Теория Блума

В «Призмах» Адорно утверждал, что «если бы люди жили только для других, как в полной мере zoort politikon[26]

, то они, разумеется, лишились бы самобытности, но в то же время вырвались бы из этого вынужденного самосохранения, на котором держится и “дивный новый мир”, и старый. Абсолютная взаимозаменяемость разрушила бы основу власти и дала бы зарок свободы». Тем временем у Спектакля было предостаточно возможностей проверить справедливость сего утверждения, и более того, он проделал успешную работу для того, чтобы от этого неудобного зарока избавиться. Конечно же, здесь не обошлось без ужесточений, и товарный мир был вынужден прибегнуть к более суровым и безжалостным методам. Переходя от очередного «кризиса» к очередному «подъёму», жизнь в рамках Спектакля становилась всё более удушливой, а атмосфера – гнетущей. Первой реакцией была распространившаяся среди Блумов ненависть к вещам, а вместе с ней тяготение к анонимности и определённая степень недоверия к жизни на виду. Иными словами: метафизическая враждебность по отношению к тем формам, которые им навязывают ЛЮДИ, враждебность, готовая выплеснуться в любую секунду и при любых обстоятельствах. Причиной такой неустойчивости служит беспорядок, зарождающийся в невостребованной силе, в негативности, которая не может постоянно бездействовать, «иначе она физически

разрушает того, кто её переживает» (Батай, «Виновный»). Чаще всего такая негативность остаётся невысказанной, однако её сдерживание регулярно находит отражение в истерической формализации всех человеческих взаимоотношений. Впрочем, мы уже достигли той критической отметки, после которой всё подавляемое возвращается, но уже в гипертрофированной форме, под видом постоянно уплотняющейся массы преступлений, странных поступков,

сочетающих в себе насилие и разрушение «без очевидных мотивов». – Стоит ли уточнять, что «насилием» Спектакль называет всё ему противоречащее и что категория эта правомочна только в рамках рыночного вида раскрытия потаённого, который и сам лишён всякой правомочности и гипостазирует каждое средство по отношению к цели, а здесь – само действие в ущерб его имманентному значению? – Более того, власть твёрдо намерена не допускать подобных пробелов в контроле за общественным поведением, а поскольку предотвратить их появление она не в состоянии, то мы слышим извечные фанфаронские сентенции о видеонаблюдении и «бескомпромиссных решениях» (так, будто за надзирателем надзирать не надо!) Но все эти дивные гарантии никого не обманывают. Когда очередной вертухай-социалист из бюрократической верхушки какого-нибудь японского учительского профсоюза склоняется над маленькими Блумами, то в голову ему приходят тревожные мысли: «Особенно сильное беспокойство это явление вызывает потому, что на подобное насилие зачастую оказываются способны “дети без конфликтного прошлого”. Раньше проблемного ребёнка сразу было видно. Теперь же большинство из них не бунтует, а, как правило, просто прогуливает школу. И если их за это отчитать, последует несоразмерная реакция, взрыв» (“Le Monde”, четверг, 16 апреля 1998). Здесь действует страшная диалектическая логика, предполагающая, что чем жёстче становятся условия массового и систематического контроля в превентивных целях, тем более частыми, внезапными и мощными будут такие «взрывы». Это неоспоримый факт, доказанный опытным путём: при чрезмерном подавлении растёт степень взрывоопасности насилия. Очевидно, Блум уже доставляет немало хлопот власти. Последняя же, ещё несколько столетий назад решив выдать экономику за мораль

под предлогом того, что торговля делает людей более покладистыми, предсказуемыми и безобидными, получила совершенно противоположный результат: как показывает практика, идеальный homo oeconomicus — это тот же человек, который разлагает экономику, – экономику, лишившую его субстанциальности и превратившую его в абсолютно непредсказуемое создание. В конце концов, именно человеку без содержания сложнее всего себя сдерживать. И теперь перед властью стоит сложнейшая задача: контролировать существо, поведение которого не поддаётся никакому прогнозированию, поскольку в нём полностью отсутствует целеполагание, то есть контролировать фактически неконтролируемое существо. Ох и тяжкая доля!

Почему каждый Блум состоит именно как Блум в воображаемой партии[27]