Так, с позиции автора текст может выступать как незаконченный, находящийся в динамическом состоянии, в то время как внешняя точка зрения (читателя, издателя, редактора) будет стремиться приписывать тексту законченность. На этой основе возникают многочисленные случаи конфликтов между автором и издателем[183]
.Культура, как уже сказано выше, стремится подвести черту под каноном – не только ограничивая круг канонических текстов, но и пресекая попытки (даже авторские!) изменять такие тексты и устанавливая иерархию между собственно «текстом» и «вариантами». Вариативность текста, более или менее обузданная и регламентированная в новоевропейской культуре книгопечатания, вновь усиливается в наши дни при свободном воспроизведении текстов в Интернете.
Текст соотносится с внетекстовыми структурами.
Это понятие разработано Лотманом в книге «Структура художественного текста». Одним из признаков текста он называет, как мы помним, структурную упорядоченность, то есть наличие кода, выходящего за рамки конкретного текста. Текст – не то же самое, что код, но, читая и дешифруя текст, мы все время имеем в виду его код. Собственно, именно наличие кода делает возможными варианты текста: если бы в тексте не было устойчивой структуры, то любое его мельчайшее изменение порождало бы новый текст. С другой стороны, раз один код может присутствовать в разных текстах, применяться в разных ситуациях, то эти разные тексты можно рассматривать как единый текст. Его образует, например, все творчество одного автора, написанное на личном художественном «идиолекте», охватывающем не только собственно языковые, но и сверхфразовые особенности (любимые сюжетные схемы, стихотворные размеры и т. п.). Ту же идею имел в виду Владимир Топоров, вводя понятие «петербургского текста русской литературы»[184]: им описывается структурно-тематическое единство разнообразных текстов, написанных в Петербурге и / или изображающих его. Единый текст составляют все произведения одной национальной литературы, все произведения одного жанра, произведения, собранные под обложкой журнала или сборника (даже если они и не были написаны специально для этого издания). Лотман приводит пример из истории русской литературы: «Надеждин в значительной мере истолковал «Графа Нулина» как ультраромантическое произведение потому, что поэма появилась в одной книжке c «Балом» Баратынского и обе поэмы были восприняты критиком как один текст»[185]; то есть соседство разных произведений в сборнике Пушкина и Баратынского «Две повести в стихах» (1828) заставило критика прочесть их как принадлежащие к одному (романтическому) направлению, к одному общему дискурсу. То, что у него было аберрацией, у современного теоретика может стать осознанной методологической практикой.Теоретическое исследование литературы стремится выделять абстрактные структуры, реализуемые разными текстами. Жерар Женетт предложил называть такие повторяющиеся структуры, на основе которых образуются классы текстов, архитекстами.
Это базовое понятие поэтики, «предметом которой ‹…› является не текст, а архитекст»[186]. Типичным примером архитекста, рассмотренным у Женетта, является жанровая структура, но архитексты формируются и на других структурных уровнях; на самом обобщенном уровне литературы в целом архитекст совпадает с литературностью.Внетекстовые, или архитекстуальные, структуры, в которые включается текст, делают его неравным самому себе и отличают от целостного произведения
. Литературное произведение, объясняет Лотман, не исчерпывается собственно «текстом как некоей реальностью»[187]; оно содержит в себе не только наличные, но и отсутствующие, невидимые элементы – код, с помощью которого оно написано, пресуппозиции нашего чтения, то есть «горизонт ожидания», в терминах рецептивной эстетики (см. § 15, 38). Коды и читательские ожидания исторически вариативны; для написания и понимания текста имелись разные возможности, и эта потенциальная множественность меняет его содержание: