Теория литературы. Проблемы и результаты

Совершенно очевидно, что употребление некоторого ритма в системе, не допускающей других возможностей; допускающей выбор из альтернативы одной или дающей пять равновероятных способов построения стиха, из которых поэт употребляет один, – дает нам совершенно различные художественные конструкции, хотя материально зафиксированная сторона произведения – его текст – остается неизменной[188].

Подробнее.

Противопоставляя тексту произведение, Лотман делает интеллектуальный жест, сходный с жестом Бахтина, представлявшего текст как составную часть высказывания.

Оба автора стремятся контекстуализировать текст, ввести его в состав более широких культурных образований, включающих не только тексты, но и иные по природе объекты и факторы. Оба автора связывают эти факторы с участниками акта коммуникации: по словам Лотмана в его более поздней работе, «дело здесь не в том, что в понятие текста вводится возможность расширения ‹…›. В понятие текста вводится презумпция создателя и аудитории, причем эти последние могут не совпадать по своим объемам»[189]. Однако эти внетекстовые факторы высказывания / произведения по-разному концептуализируются двумя теоретиками. Бахтин, в духе феноменологической философии, рассматривает автора и адресата высказывания как сознательных субъектов

со своими индивидуальными интенциями, тогда как Лотман, следуя теории коммуникации и соссюрианской лингвистике, сводит их к абстрактным смысловым структурам, которые вырабатываются всей культурой в целом. Здесь сталкиваются два принципиальных подхода к социальным и культурным институтам (в данном случае – высказываниям, произведениям): номиналистический, видящий в них не более чем функцию от конкретных взаимодействий между индивидами (как в социологии Макса Вебера), и реалистический, наделяющий их самостоятельным существованием, независимым от воли какого-либо из членов общества (как в социологии Эмиля Дюркгейма).

Оппозиция текста и произведения, лишь бегло намеченная Лотманом (чаще всего он пользуется этими терминами как взаимозаменимыми), была решительно утверждена Роланом Бартом, причем распределение признаков между этими двумя понятиями у него едва ли не обратное. В начале 1970-х годов, развивая идеи своей ученицы Юлии Кристевой, Барт сформулировал не столько дескриптивное, сколько проективное понятие Текста: в нем не описывается существующая культурная реальность, а выдвигается программа построения новой, невиданной литературы, которая лишь фрагментарно просматривается в литературе уже существующей. Традиционная литература создавала и до сих пор создает «произведения», «тексты для чтения» (textes lisibles), а для передовой литературы Барту требуются новые понятия: «Текст» с заглавной буквы, «текст для письма» (texte scriptible)[190]

или просто «письмо» (последнее понятие само эволюционировало в его творчестве – см. ниже, в § 24). Разнобой терминов обусловлен именно зыбко-проективной, утопической природой того, что ими обозначается. Произведение представляет собой ограниченный объект, а текст – в принципе бесконечная деятельность письма и / или чтения: «Произведение может поместиться в руке, текст размещается в языке ‹…› ощущается только в процессе работы, производства»[191]. Текст по природе своей не может застыть и закрыться, то есть это скорее дискурс, который бесконечно развивается, проходя, например, через ряд произведений, временно стабилизируясь в них. Текст приводит в движение застывшее в своей данности произведение, открывает возможности новой интерпретации уже существующих произведений – даже классических – и создания новых, непонятных, трудноусваиваемых авангардных текстов (вспомним, что у Лотмана любой текст вообще определяется как не вполне понятный). Таким образом, у Барта текст не беднее произведения, как у Лотмана, а богаче его: произведение – это овеществленный текст, вырванный из деятельности письма и чтения и зафиксированный в состоянии памятника культуры или рыночного товара.