Теория литературы. Проблемы и результаты

Дескриптивное сознание, согласно Лотману и Успенскому, тяготеет к структуре местоимений, имеющих крайне абстрактный смысл (скажем, «это» и «то»), а идеальным языковым выражением мифологического сознания выступает имя собственное, значение которого не может быть определено ссылкой на код и от которого не могут быть образованы общие понятия: «есть множество собак по имени Fido, но они не обладают никаким общим свойством Fidoness, „фидоизм“»[201] (в местоимении такие свойства предполагаются, правда очень обобщенные – ср. термин средневековой схоластики ecceitas, «этость»). В терминах семиотики, имя собственное соотносится напрямую с референтом (денотатом), минуя означаемое; так и мифологическое мышление обходится без общих категорий-означаемых и оперирует конкретными объектами-референтами («конь»). Ориентация «первобытного» мышления на имя собственное объясняет, как показал Леви-Стросс, странную на наш взгляд «логику тотемических классификаций», когда в один и тот же тотемный класс включаются разнородные, ничем не похожие друг на друга лица, животные и предметы: сходным образом одно и то же имя часто носят совершенно разные люди[202]. Мифологическое мышление придает огромное значение акту номинации; главные события человеческой жизни – рождение, переход в новое социальное качество (монашеский обет, замужество, восхождение на престол) – сопровождаются (пере)именованием.

Для теории литературы различение двух типов мышления интересно тем, что литературный текст – образцовый объект культуры, и он тоже может по-разному именоваться: либо в системе абстрактных понятий, либо в системе конкретных имен. Это равно касается трех его элементов: имени автора, названия собственно текста и имени главного героя, которое часто служит названием или входит в его состав. Повышенная значимость этих имен свидетельствует о связи художественного текста с мифологическим, традиционным мышлением. Известно, как интимно и порой даже болезненно воспринимают писатели проблему названия своих произведений. Однажды найденное название – даже самое внешне простое, имя героя – не поддается изменению, в нем заключается для автора вся сущность текста; так запоминают его и читатели.

Итак, теория паратекста затрагивает нечто большее, чем технику внешнего «оформления». Пространственно-временная граница текста своей структурой отражает его общую структуру, которая соотносится со стадиальным состоянием культуры. Разумеется, формы паратекста не связаны жестко с историческим развитием литературы и могут встречаться на разных его этапах, однако их статистическое распределение эволюционирует. Так, в литературе последних двух-трех веков становятся все более частыми авторские предисловия и интервью (иногда весьма многочисленные), зато названия текстов все больше тяготеют к тематическому типу; рематические названия встречаются редко и обычно читаются как стилизованные «под старину», а иногда и как пародийные. Уже Филдинг хоть и озаглавил свой роман рематической формулой «История Тома Джонса, найденыша», но ввел в его текст множество специальных металитературных глав, своего рода вставных предисловий, комментирующих действие; а Гоголь дал своему ироикомическому тексту, эпически излагающему мелкую провинциальную свару, пародийно серьезное рематическое название «Повесть

о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Современный литературный текст все больше развертывается вовне, вступает в игру перекодировок с другими текстами, и это делает его синтагматическую границу-рамку менее нормативной и более подвижной.

Глава 6

Жанр

§ 19. Таксономия и герменевтика жанров

В старинных поэтиках проблема литературных жанров обычно сводилась к их таксономии (классификации). Современная теория, однако, смотрит на дело иначе. «…Жанровая проблематика несводима к проблематике классификации»[203], – отмечает Жан-Мари Шеффер в своем критическом исследовании проблемы жанра. Он же цитирует слова Алистера Фаулера: «Нередко утверждают, что жанры дают нам средство классификации. Это почтенное заблуждение ‹…›. В действительности ‹…› теория жанров служит совсем для другого – помогает в процессе чтения и истолкования»[204]

. Опознаваемый нами жанр текста служит для его понимания, «чтения и истолкования»; то есть это орудие в руках читателя, а не писателя, как в классической риторике и поэтике. Такие заявления современных теоретиков демонстрируют уже упомянутый ранее поворот к читателю, переориентацию с авторской точки зрения на читательскую.