Мы скрепляем нашу договоренность поцелуем. Отныне все будет по-другому. Но нам уже страшно. Словно упоминание будничной жизни в Осло здесь, в отпуске, когда нам так хорошо, грозит все испортить. Больше мы об этом не заговариваем.
Сначала все идет хорошо. Сигурд не работает так много по вечерам. Я не упоминаю ванную, в которой почти невозможно мыться. Иногда мы вместе выходим куда-нибудь поесть: не в дорогие рестораны, но время от времени идем посидеть в паб, а потом в кино. На мой день рождения он заказывает столик в ресторане среднего класса: мы потягиваем вино и пытаемся возродить настроение как на Тенерифе. Получается не совсем то. Возвращаемся домой в половине первого и перед сном занимаемся сексом.
Когда все изменилось? Когда Сигурд начал задерживаться на работе? Поздно вернувшись домой в феврале, он рассказывает, что снова пришлось ехать к Аткинсонам: ну никак она не уймется, говорит он. Теперь оказалось, что на лестнице темнее, чем она рассчитывала; придется все переделывать. В кармане его куртки я нахожу снюс.
— Опять табак нюхаешь? — спрашиваю я, а он, тяжело вздохнув, отвечает:
— Табак помогает мне сосредоточиться, когда я работаю допоздна. Но это не так, как раньше, это только временно.
Я чищу зубы, не снимая обуви, потому что бетонный пол в ванной ледяной. И думаю: а почему я должна молчать, если он этого не делает?
— Не хочу возвращаться к прошлому,
— говорю я, — но в ванной такая холодина, мочи нет… Может, съездим на выходных, выберем плитку и кабели для теплого пола? Ну, просто чтобы уж начать, а?— А расплачиваться чем будем? — спрашивает Сигурд. — Мне наличка как-то не слишком оттягивает карманы; может, тебе?
Не как раньше, говорим мы. Мы не предъявляем друг другу претензий.
А бытовые проблемы можно и обсудить…
Не знаю, когда и как мы вернулись к старому. Как-то незаметно. Ровно так же, как незаметно мы перестали говорить о том, что теперь у нас все иначе, чем было до Рождества. Вот так незаметно все и перестало быть иначе.