Терапевт

Сигурд задерживается на работе. Шлет эсэмэску: «Буду поздно». Возвращается в девять-десять. Разогревает на кухне остатки ужина, а если я не готовила, намазывает бутерброд. Я все реже готовлю что-то специально на ужин — какой смысл? Он усаживается перед телевизором, ставит на колени компьютер. Я ложусь первая. Сигурд говорит, что скоро придет. Как правило, к тому времени когда он ложится, я уже сплю. Если я еще не заснула, мы все равно слишком устали для чего-либо еще, кроме небрежного поцелуя. Утром он собирается за десть минут и уходит. Я никогда никуда не ухожу, я вечно дома.

Сигурд рассказывает, что собирается поехать с ребятами на дачу, и я с трудом удерживаюсь от желания спросить, как у него находится на это время, когда ванная до сих пор в жутком состоянии. По электронной почте приходит письмо из Аргентины от Роньи, она там преподает английский и учится танцевать танго. Мне на дачу ехать не с кем.

Ранним утром, когда Сигурд ушел, было еще темно. Проснулась я оттого, что он наклонился, поцеловал меня в лоб и прошептал:

— Я пошел. Ты спи, спи.

Его шаги на лестнице я еще слышала, но заснула прежде, чем за ним захлопнулась входная дверь.

Пятница, 13 марта: Крукскуг

Из сна меня вытряхивает звон. Даже не звон — звук куда пронзительнее. Больше похож на раскаты грома или на вой. Подскочив в постели, я на ощупь, почти ничего не видя, полулежа шарю на тумбочке в поисках телефона, чтобы сориентироваться во времени, но бросаю эту затею и тороплюсь прикрыть уши подушкой. Прижимая ее локтем к обоим ушам, другой рукой исхитряюсь нащупать мобильник. Времени половина пятого; на экране большими буквами высветились слова ТРЕВОГА! ТРЕВОГА! ТРЕВОГА! с возбужденными восклицательными знаками. Я встаю и, шлепая по холодному полу босыми ногами и все так же прижимая к голове подушку, бреду к панели управления, установленной Ариллем. Мне нужно сначала приложиться к ней пальцем, чтобы система распознала меня по отпечатку, а потом набрать код, но беспрестанно завывает сирена — зловеще, устрашающе и настолько оглушительно, что ушам становится нестерпимо больно, как только я роняю подушку. Набирая код в первый раз, ошибаюсь, потому что как раз в этот момент падает подушка, и панель издает пронзительный высокочастотный писк, который слышно только в промежутках между завываниями сирены. Со второй попытки набираю код правильно, и какофония унимается.

Наступившая после дикого воя тишина кажется непривычной. Арилль не обманул: сигнализация работает как надо. Не удивлюсь, если она перебудила весь Нурберг. Я валюсь на постель с ощущением, что от громких завываний сирены я оглохла и обычных ночных звуков — поскрипывания досок, шелеста ветра, едущей по улице машины, поезда метро у станции «Холстейн» — не слышу. Внезапно гудит телефон.

— Алло? — говорю я.

В наступившей после сирены тишине мой голос такой слабый…

— Октавия, — слышу в трубке.

— Ризотто, — отвечаю я.

— Это Кристоффер из охранного предприятия Арилля.

— Здравствуйте.

— С вами всё в порядке?

Я еще не успела осознать, всё или не всё.

— Вроде да, — говорю.

— Где вы находитесь?

— У себя в спальне.

— Замок в двери не поврежден?

Я иду проверить. Толстая цепь весит так же, как висела, когда я ложилась. Я дергаю дверь: она плотно сидит в раме.

— Нет, — говорю. — Цел.

— Хорошо. Я сейчас спускаюсь в гараж и через пятнадцать минут буду у вас. Из спальни не выходите, я приеду и осмотрю дом.

— О’кей.

Помощник юн, но не теряется в кризисной ситуации.

— А вы пока можете просмотреть видеозапись, — говорит он.