Терапевт

А думала я вот о чем: Вера собиралась меня убить. Она сердилась, боялась? Могла она быть искренней, когда крикнула: господи, остановите же ее? Но нет, когда она целилась в меня, в ней читалась решимость; а эта ее фразочка — сегодня никакой болтологии, к чертовой матери. Нет. Она планировала застрелить меня. Это она, должно быть, закинула ключ через оконце во входной двери. Выманила меня сюда. Испуганной она не выглядела. Она была зла. Но в ясном уме. Ей надо было сделать дело. Если б не полиция, оно было бы сделано.

Вошла Фредли.

— Как вы, Сара? — спросила она и, не дожидаясь ответа, повернулась к полицейскому с родинками. — Зачем ты ее в наручники-то?

Тот пробубнил что-то насчет непредсказуемости ситуации.

— Она что, вооружена? — спросила Фредли.

— Не знаю.

— Так проверь, — распорядилась она.

Полицейский отомкнул наручники, попросил меня развести руки в стороны и прохлопал все мое тело так, как это делают на контроле безопасности в аэропорту. Тщательно. Я стояла столбом. Фредли читала что-то у себя на телефоне. Закончив, парень отошел к подоконнику, прислонился к нему. Фредли продолжала читать. Я села, дожидаясь, пока она закончит. Полицейский тоже ждал.

— Скоро мы вас отпустим, — обратилась ко мне Фредли. — Мы только ждем, когда подъедут наши сотрудники.

Я кивнула. Какая она деятельная; взгляд постоянно в движении, высматривает непредвиденные обстоятельства… Старается держать ситуацию под контролем. Хорошо бы она сказала что-нибудь обнадеживающее. Например, «она задержана, вам больше нечего опасаться» или «наконец дело раскрыто». Но тут зажужжал ее телефон.

— Позже поговорим, — сказала Фредли, выходя из комнаты.

Полицейскому с родинками все так же не сиделось на месте, но больше он ко мне со своими наручниками не лез. Еще с час мы все оставались на даче.

Потом двое полицейских, ворвавшихся туда позади Фредли, отвезли меня в столичное управление полиции. Они сидели впереди, я — сзади. За всю дорогу я не проронила ни слова.

Здесь меня передали в руки одетой в гражданское женщины по имени Янне. Наверное, она у них вроде секретарши в приемной: к ее джемперу английской булавкой был прицеплен бейджик с именем. Она предложила мне бутылку воды и два багета с ростбифом и с креветками, сказав: «Я бы посоветовала креветки». Я выбрала креветки.

— Поешьте, — сказала Янне. — Кто его знает, на сколько вам придется у нас задержаться…

Приятно было ощутить заботу. Багет оказался сухим, но я его все-таки съела, утешая себя тем, что Фредли в общем-то осадила полицейского, заковавшего меня в наручники.

После беседы с серьезными следователями это уже мало меня утешает. Они были так бесстрастны… Невозможно понять, что они думают, а из того, что говорят, ничто не успокаивает. Ни словечка из серии «расслабьтесь», «скоро пойдете домой

»… Разве не это должны говорить человеку, которого едва не убили?

Часы идут. Заняться нечем. Янне притащила мне старые журналы; я листаю их, читаю про знаменитостей — у кого родился ребенок, кто от кого ушел; но ничто не интересует меня, ничто не задерживается в памяти. Хоть бы Гюндерсен был здесь. Хоть бы Фредли пришла. Хоть бы мне рассказали что-нибудь. В подсознании то и дело всплывает выкрик Веры: господи, остановите же ее.

Янне приносит мне кофе. Часа в четыре она дает мне роман, название которого на обложке напечатано шрифтом с завитушками. Янне нахваливает мне эту книгу. Это история про английскую аристократку, которая влюбляется в конюха, говорит она, и ее семья негодует, но тут начинается Первая мировая война. Я беру книгу. Читать ее у меня нет ни малейшего желания, и я, разумеется, не собираюсь этого делать, но рада, что кто-то подумал обо мне. Меня подмывает выспросить у нее, каков мой статус, как долго, по ее мнению, мне придется здесь сидеть и чем, по ее опыту, заканчиваются подобные дела, но я ничего не говорю.

Около пяти Янне сменяет неулыбчивая женщина постарше; она далеко не столь приветлива. Я пытаюсь как-то истолковать эту перемену: что, я теперь под более строгим наблюдением? Это что, шаг на пути в камеру? Но все это не обязательно имеет какое-то значение. Сделать глубокий вдох, начать сначала… Не очень-то у меня получается. В половине восьмого я все-таки принимаюсь за одолженный мне роман. Янне права: он оказывается вполне себе увлекательным.

* * *

Зачем Вере убивать Сигурда? Зачем шпионить за нами, устанавливать камеры, влезать в наш дом? Почему она хотела меня застрелить? Гюндерсен спрашивал меня о моих пациентах: нет ли среди них таких, кто меня ненавидит, кто в меня влюблен… Я категорически отрицала это. Но потом прошлась мысленно по всему списку, и хотя кое о ком я могла бы с натяжкой предположить нечто подобное, но о Вере — ни за что в жизни.