Терапевт

Так и не спросила, когда меня отпустят домой. Боюсь услышать ответ. Это же полиция. Возьмут да и запрут меня в камере. Пока меня оставили в этой комнате, я пребываю во взвешенном состоянии. Еще не задержана, но и не свободна: не могу уйти, когда захочу.

Днем с меня снимали показания. Меня расспрашивали двое полицейских, мужчина за шестьдесят, серый и невыразительный, как хрустящий хлебец, и женщина помоложе с восточно-азиатской внешностью. Оба изобретательные. Серьезные. Предложили мне рассказать, что произошло. Я рассказала. Начала с охранного предприятия Арилля. Рассказала, как меня донимали проникновения в дом, как полиция смотрела на это сквозь пальцы. Потрясающе, с какими бесстрастными лицами они слушали меня: кивали в знак понимания, но не выказывали ни малейшей неловкости за своих коллег, при том что у меня есть на руках документальное видеоподтверждение того, что я все время говорила правду. Я, конечно, все еще зла на полицию из-за этого. Рассказываю им о сработавшей сигнализации, o фигуре в черном на моем крыльце, o ключе от дачи в Крукскуге. O Вере, которая целилась в меня из револьвера, принадлежавшего дедушке Сигурда. Последнее их не особенно интересует, а вот относительно проникновений в дом они задают ряд уточняющих вопросов. Назовем это попытками проникновения.

Я подписываю бумагу, уполномочивающую их изъять видеозаписи в охранном предприятии. Пусть себе изымают. Женщина провожает меня в эту комнату. По пути я спрашиваю ее, где же Гюндерсен. Она говорит:

— Расследование находится в критической фазе. Поэтому сейчас мы не можем предоставить вам всю информацию.

Это не ответ на мой вопрос. Или, может, да? Не знаю, не решаюсь спросить. В моей измученной голове туман. С самого раннего утра мне пришлось судорожно раскидывать мозгами, с того самого момента как я стояла на кухне под дулом револьвера, направленного на меня Верой. Какого напряжения ума потребовала от меня вся та ситуация! Я, кажется, больше не в состоянии мыслить логично. Эти серьезные следователи ничего не сказали о том, что они думают и предполагают. Женщина уходит, мне снова становится холодно. Они что, думают, что Сигурда убила я? Я не отважилась спросить их об этом.

* * *

Вера взвела курок, я закрыла глаза, и именно в тот момент, когда я ждала, что она нажмет на спусковой крючок, на крыльце послышались шаги. Придя, я не заперла дверь, и теперь ее распахнули с размаху. Мы обе повернулись в ту сторону. На кухню ворвалась Фредли: лицо красное, лоб взмок так, что рыжие волосы завились на висках в колечки. Она в полном обмундировании: галстук, погоны, все прочее. И вот мы стоим там втроем, меряем друг друга глазами. Длилось это максимум сотую долю секунды, но для меня время как будто остановилось в это мгновение; кажется, я могу вернуться в него сейчас и оглядеться, вбирая в себя все подробности: кожу на лице Фредли, ее раздутые ноздри, как она уставилась на нас широко распахнутыми глазами. И у Веры шрам от прыщика, хвостик, глаза вытаращены, рот открыт, но при этом воздух не входит и не выходит, она затаила дыхание и не шевелится…

Фредли опустила руку к бедру, достала свой пистолет, передернула затвор и прицелилась в Веру.

— Бросай оружие! — крикнула она.

Позади нее возникли две мужские фигуры, тоже в форме. На лице Веры вдруг что-то мгновенно промелькнуло, так быстро, что, наверное, только я успела заметить это, потому что с той секунды, когда я подумала, что умру, время тянулось бесконечно медленно. Она передумала. Сообразила, что нужно делать. Выпустила револьвер старого Торпа из рук, тот грохнулся на коврик Маргрете и замер там в неподвижности. В глазах у Веры засветилось страдание, уголки глаз опустились, она сжала губы, а потом крикнула:

— Господи, остановите же ее!

И повернулась к Фредли. Сделала два шага к ней навстречу, похоже, собираясь броситься ей в объятия, но та, не сводя оружия с Веры, крикнула:

— Стой!

Вера послушно остановилась среди комнаты. Порожние руки безвольно повисли вдоль тела. Она издала какой-то звук, напоминающий всхлип. Я стояла не шевелясь. Двое полицейских прошли мимо Фредли в комнату, один встал на мой рюкзак, валявшийся на полу. Оба с оружием в руках. Нацеленным на меня.

* * *

Фредли развела нас. Меня с одним из ее коллег отправили в спальню Маргрете. Молодой, лет двадцати с небольшим, наверное; мне показалось, что он нервничает. Надел на меня наручники. Я ему позволила. Не то чтобы я могла ему помешать, но и не протестовала. Протянула руки, когда он попросил. У него на лице так много родинок… Хорошо, что не прыщей — было бы противно; а так наоборот, даже мило. Ладони влажные. Он принялся расхаживать по комнате, не выпуская пистолет из рук. Не сводил с меня глаз; и это было неприятно не только мне, но и ему.