Только море вокруг

Алексей все еще находился под впечатлением трудного разговора с Закимовским и не заметил ни этого волнения, ни торжественности Носикова.

— Оставьте, — сказал он. — Ни о чем не хочу слышать. Спасибо за все, что вы сделали для судна, пока меня не было.

Этот ли дружеский тон подействовал или что-то другое, но Ефим Борисович поудобнее уселся в кресле, положил ногу на ногу и закуривая, произнес не натянутым, а обычным своим голосом:

— Я что? Как все… А с людьми нашими, Алексей Александрович, стыдно работать плохо.

Маркевич промолчал.

Разговор явно не клеился, хотя прежней отчужденности и взаимной неприязни между ними теперь уже не было. Но не было и откровенности, душевной теплоты, которой, несомненно, хотелось обоим. Что-то все еще стояло между ними, а что, не знал ни тот, ни другой.

— Когда начнем передачу судна? — избегая прямого обращения, спросил старпом.

— Нечего передавать. Я знал, на кого оставляю пароход.

— Пусть будет так…

Носиков поднялся, помедлил, ожидая, не скажет ли капитан еще что-нибудь, но Маркевич молчал, и старший помощник направился к двери. Нет, не легко давалось им сближение, а переломить себя, сделать первый шаг к нему не мог ни один, ни другой…

Вечером нарочный доставил на судно пакет из Управления пароходства. Вскрыв его, Маркевич увидел короткое распоряжение, подписанное Глотовым: немедленно перейти к причалу в Цигломени и приступить к приемке подготовленного там груза, по окончании погрузки в часовой готовности ожидать дальнейших указаний. Значит, опять в рейс. «Хорошо бы поближе к фронту, — подумал Алексей. — Ведь не сегодня-завтра и у нас должно начаться». Что должно начаться, было ясно и без пояснений: Советская Армия с боями продвигалась дальше и дальше на запад, и не только по своей земле, но и в Польше, в Румынии, даже в самой Германии. И лишь здесь, в Заполярье, фронт как стоял, так и продолжал стоять, стабилизировавшись среди неприступных для обеих сторон гор и скал. Долго это не могло продолжаться, наступление неизбежно начнется и на севере, но вопрос — когда? Очень хотелось, чтобы желанная эта минута настала как можно скорее, и почему-то верилось, что предстоящий рейс «Коммунара» связан именно с ней.

Однако надежда развеялась, когда вместо боевой техники в Цигломени пришлось грузить бревна и доски для какого-то строительства. Нет, с таким грузом на фронт не пойдешь. И поэтому удивляла поспешность, с какою стивидоры работали на погрузке. Так ничего и не узнав, Маркевич вывел в конце недели пароход на судоходное русло Северной Двины и мысленно распрощавшись с Архангельском направился, согласно новому указанию, в условленную точку Белого моря, на рандеву с какими-то кораблями, о которых тоже пока никто ничего не знал.

* * *

Кораблей было много: миноносец под флагом командующего конвоя, три «амика», а вернее бывших китобойца, полученных от Соединенных Штатов по ленд-лизу, три наших тральщика и несколько «больших охотников». Но, видно не ради «Коммунара» и еще одного такого же, как он, транспорта собрались они сюда, а для охраны и сопровождения огромного многопалубного товаро-пассажирского судна, в котором коммунаровцы, несмотря на отсутствие названия на борту, узнали «Полину Осипенко», не раз виденную на стоянке у причала Красной пристани в Архангельске.

Теплоход этот, океанский лайнер настолько долго стоял в порту, что, казалось, до окончания войны не выйдет в море. И вдруг — встреча! У Маркевича невольно дрогнуло сердце, когда, подняв бинокль, он разглядел на палубах «Полины Осипенко» множество женщин и детишек, любовавшихся кораблями конвоя. Куда их везут? И зачем? Ведь в море отнюдь не спокойно…

Долго гадать не пришлось: к борту «Коммунара» подвалил «большой охотник» и, забрав капитана, помчался к флагманскому миноносцу. И первый, кого увидел Маркевич, поднявшись на палубу его, был капитан второго ранга Михаил Домашнев.

Они сердечно пожали друг другу руки, и Михаил потащил Алексея к себе в каюту.

— До начала совещания успеем перекинуться парой слов.

Он усадил гостя в кресло, сам сел напротив.

— Покажись, покажись, какой ты. Теперь, брат, не скоро увидимся: остаюсь на Диксоне начальником тамошнего политотдела.

— Значит, мы на Диксон идем?

— Точно. Везем частичную смену гарнизона и офицерские семьи на «Полине». Я и своих из Владивостока вытребовал, жену с сынишкой. Тоже на «Осипенко» идут. Надоело, понимаешь ли, без семьи цыганствовать.

— А почему они не с тобой?

— Нельзя, — Домашнев отрицательно покачал светловолосой головой, — боевой корабль, и потом… Я ведь последним рейсом на этом миноносце иду, заместителем командующего конвоя по политчасти. И сменщик уже есть, тоже кавторанг (капитан второго ранга). А мои вместе со всеми. Ничего, скоро опять семьей заживем. Будешь на Диксоне — приходи, познакомлю с жинкой. Твои-то как?

Маркевич замялся: говорить или нет? О Тане? Выручил стук в дверь каюты и торопливый голос рассыльного:

— Товарищ комиссар, к командиру!

— Ясно! — Домашнев поднялся со стула. — Пошли, Алексей.