Том 1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

Гнетущие впечатления вчерашнего дня, душевное опустошение, вызванное царящим в городе хаосом, и, наконец, эта внезапная катастрофа повергли его в настоящий шок, от которого он только теперь стал понемногу приходить в себя.

Хаубериссер стиснул голову руками: «Неужели я спал?..»

Взгляд его остановился на яблоньке — деревце каким-то чудесным образом по-прежнему стояло невредимым в своем белоснежном подвенечном наряде.

Вспомнил, как схоронил вчера у его корней гильзу с бумагами, и ему показалось, будто с тех пор прошла целая вечность.

Разве это не он написал в своем послании, что обладает способностью разрешаться от тела?

Почему же он этого не сделал вчера днем, или ночью, или сегодня утром, когда разразилось стихийное бедствие?

Почему не делает этого сейчас?..

Секунда, другая — и Фортунат увидел свое тело как чужую, похожую на тень фигуру, прислонившуюся лбом к оконной раме, но мир там, снаружи, несмотря на страшную катастрофу,

уже не являл собой призрачный мертвый ландшафт, как прежде, когда он взирал на него в духе: новая земля, содрогающаяся от избытка жизненных сил, простерлась пред его взором, над ней во всем своем цветущем великолепии парила Весна, подобно ставшему вдруг видимым будущему, сердце замирало в предчувствии какого-то восхитительного, несказанного счастья; все вокруг, казалось, желало обратиться в ясное непреходящее видение — вот хотя бы эта яблонька, разве она не Хадир, вечно «зеленеющее древо»?!

В следующий миг Фортунат слился вновь со своим телом и увидел бушующую стихию, но теперь-то он знал, что за этим апокалиптическим кошмаром скрывается новая обетованная земля, только что открывшаяся очам его души.

Он дрожал от радостного нетерпения, чувствовал, что стоит на пороге последнего высочайшего пробуждения, что его Феникс уже расправляет крылья для полета в эфир. Всем своим существом ощущал близость какого-то сокровенного, выходящего за пределы земных представлений события так отчетливо, что в лихорадочном возбуждении едва мог дышать, — как тогда в хилверсюмском парке, когда, впервые поцеловав Еву, он затрясся в ледяном ознобе, будто ангел смерти вознес его ввысь на своих крылах, подальше от праха земного, в недоступное небо, к вечно цветущим нивам изумрудного Элизиума, и его слуха вновь коснулись слова Хадира: «Ева возжаждала любви непреходящей — и было ей по желанию ее, будет и тебе оной девы ради», казалось, они исходили от белоснежной яблоньки.

При мысли о бесчисленных жертвах, которые лежали там, под обломками сметенного ураганом города, Хаубериссер не чувствовал и тени печали: «они до тех пор будут восставать вновь, всегда в иной, измененной форме, пока не обретут последний, высший образ, образ пробужденного человека, который уже не может умереть... Природа тоже будет вновь и вновь обновляться, подобно вечно юному Фениксу».

Внезапно он перестал дышать: кто-то стоял рядом, совсем близко, почти вплотную...

Нежное дыхание коснулось его лица...

Кто бы это?

И тут же обмер: неужели...

Ну конечно, чье еще сердце, как не сердце возлюбленной, могло биться в унисон с его собственным?!

Что-то новое прорастало в Фортунате, открывая ему сокровенный, незримый мир, проницающий собой внешний, видимый. Последняя повязка готова была пасть с его глаз...

   — Подай мне знак, Ева, что ты здесь, рядом со мной! — тихо взмолился он. — Не обрекай мои надежды на позорный провал.

   — Какой бы жалкой была любовь, если бы она не могла одолеть пространство и время! — услышал он шепот своей возлюбленной, и волосы у него на голове встали дыбом. — Здесь, в этом доме, я приходила в себя от ужаса земной жизни, в этих стенах я терпеливо ждала, когда же наконец наступит час твоего пробуждения...

Тихое, покойное умиротворение сошло в душу Хаубериссера, такое же радостное смиренное ожидание, преисполненное тайного, безмолвного зова Весны, было разлито по комнате — все предметы замерли пред чудом непостижимого преображения.

Сердце билось мерно и торжественно.

«Пространство, стены, окружающие нас вещи, — внезапно осенило Фортуната, — это лишь внешние обманчивые формы для наших земных подслеповатых глаз; словно проекции невидимого царства, темными тенями падают они сюда, в мир вещественного ...»

Казалось, вот-вот отверзятся врата, ведущие в запредельные дали бессмертных.

И он попытался представить, в каком свете откроется его пробудившимся чувствам окружающий мир... «Останется Ева со мной, или я приду к ней и мы будем любить друг друга, как это делают обычные смертные?... А может, мы утратим человеческий образ и станем красками или звуками, которые сольются воедино? Будут ли нас окружать предметы, как здесь, на земле, суждено ли нам парить лучами света в бесконечном универсуме или же внешний мир пресуществится вместе с нами и мы пресуществимся в нем?..» Конечно же это будет какой-то узнаваемый, вполне естественный процесс, похожий, возможно, на образование смерчей, — вчера они на его глазах возникали из ничего, из воздуха, обретая доступные внешним чувствам формы, и тем не менее он не имел ни малейшего представления, как это происходило...