Том 4. Стиховедение

Исходя из этой схемы, легко убедиться, что могут существовать и другие бесконечные цепные строфы, построенные по тому же принципу, но более длинные, чем трехстрочная. Структурный принцип — тот же, сцепление строф рифмическим ожиданием; но строение сцепляемых строф может быть очень различно. Вот шесть образцов таких цепных строф, которые можно назвать дериватами терцин:

1)

2)

3)

4)

5)

6)

Первую из этих строф мы находим в отрывке из «Нового Ролла» М. Кузмина:

В ранний утра час покидал я землю,Где любовь моя не нашла награды,Шуму волн морских равнодушно внемлю,Парус исправлен!Твой последний взгляд, он сильней ограды,Твой последний взгляд, он прочней кольчуги,

Пусть встают теперь на пути преграды,Пусть я отравлен!Вот иду от вас, дорогие други,Ваших игр, забав соучастник давний;Вдаль влекут меня неудержно дугиРадуг обетных.Знаю, видел я, что за плотной ставнейВзор ее следил, затуманен дремой,Но тоска моя, ах, не обрела в нейВзоров ответных!

Здесь в конце каждой терцины появляется «довесок» — короткая строка, дополнительно соединяющая звенья бесконечной терцинной цепи попарно. Эти четверостишия написаны уже знакомым нам ритмом сапфической строфы. Мы видели у С. Соловьева опыт рифмовки в сапфической строфе, но там рифмовка была самая нейтральная — перекрестная. Здесь же сочетание очень ощутимого античного метра с очень ощутимой итальянской терцинной рифмовкой — эксперимент большой смелости. Быть может, его подсказал Кузмину сюжет поэмы, где итальянская и греческая (новогреческая) темы соседствуют и переплетаются.

Вторая из этих строф сходствует с первой тем, что в основе ее лежит та же терцинная рифмовка, но «довесок» с дополнительной рифмой присоединяется не к концу каждой строфы, а к концу каждого стиха; таким образом, терцинные рифмы уходят в середину стиха, в конец полустишия и даже не сразу заметны. Таково другое стихотворение Кузмина — из цикла «Струи» (1908):

Сердце, как чаша наполненная, точит кровь;Алой струею неиссякающая течет любовь;Прежде исполненное приходит вновь.Розы любви расцветающие видит глаз.Пламень сомненья губительного исчез, погас.Сердца взывающего горит алмаз.Звуки призыва томительного ловит слух…

Здесь опознание терцинных рифм дополнительно затруднено, во-первых, тем, что рифмы эти — гипердактилические, очень редкие в русской поэзии; во-вторых, не совсем точно выдержанные («расцветающие — взывающего»); в‐третьих, не совсем симметрично расположенные: в каждом трехстишии первые две строки пятиударны (2 + 1 + 2 слова, рифмующее — третье), а третья четырехударна (1 + 1 + 2 слова, рифмующее — второе), так что место внутренней рифмы, едва наметившись, тотчас сбивается.

Третья строфа образована сложнее, чем первая: здесь «добавочных» строк к 3-стишию — не одна, а две, и они не «приставлены» к концу 3-стишия, а вставлены внутрь него. Так написаны «Усадьбы» Брюсова (1911), причем последняя строфа, как и в терцинном ряду, удлинена на один стих и имеет схему XYZXYZ

:

В полях забытые усадьбыСвой давний дозирают сон,И церкви сельские простыеЗабыли про былые свадьбы,Про роскошь барских похорон.Дряхлеют парки вековыеС аллеями душистых лип.Над прудом, где гниют беседки,В тиши, в часы вечеровыеЛишь выпи слышен зыбкий всхлип.Выходит месяц, нежит ветки…

По той же схеме построены и другие стихотворения Брюсова: «Венок на могилу» (1914), «Да, я безумец! Я не спорю…» (1915) и «На вечернем асфальте» (1910) — причем в последнем стихотворении игра рифм подчеркнута повторами целых строк: