Том 4. Стиховедение

Мысли священные, жальтеЖалами медленных ос!В этой толпе неисчетнойЗдесь, на вечернем асфальте,Дух мой упорный возрос.В этой толпе неисчетнойЧто я? Лишь отзвук других!Чуткое сердце трепещет:Стон вековой, безотчетныйВ нем превращается в стих.Чуткое сердце трепещет

Трепетом тонкой струны…

Четвертая строфа, наоборот, представляет собой не усложнение, а упрощение терцинной схемы: вместо перекрестной рифмовки перед нами сплошная. Так написан другой отрывок «Нового Ролла»:

Любовь, какою жалкой и ничтожнойДевчонкой вижу я себя! ВозможнойКазалась мне дорога и неложной,Но я слаба.Страшна ли я, горбата и ряба,Иль речь моя несвязна и груба, —Что глупая привозная рабаМеня милее?Склонится ли негнущаяся шея?

И с плаксой ли расплачусь я, слабея?Нет, сердце, нет, не бойся: не вотще яОтчизны дочь.Венеция, ты мне должна помочь…

Здесь только синтаксическая замкнутость да укороченность заключительных строк указывают на строфическое членение AAAB BBBC…; если бы не это, вероятно, всякий воспринял бы этот текст скорее как монорифмические строфы AAAA BBBB CCCC… Такое строфическое строение заимствовано Кузминым из итальянской народной поэзии, где эта форма называется serventese caudata; некоторые исследователи считают, что именно из нее развилась терцинная рифмовка. Почти так же (только большинство строф — не четырехстрочные, а трехстрочные: AAB BBC CCD…) построена основная часть «Действа о Теофиле» Блока, точно воспроизводящего строфику старофранцузского оригинала:

Увы, что станется со мной!Я плоть предам болезни злой,Прибегнув к крайности такой…Несчастный: знай,

Тебя не примет светлый рай,Иван, Фома и Николай,И Дева Дев.И ад откроет страшный зев,Обнимет душу адский гнев,Сгорит онаВ горниле черного огня…

Пятая строфа отличается от предыдущей, казалось бы, только тем, что вторая из трех начальных строк теряет рифму и остается холостой. Но это отличие разом меняет восприятие строфы: разрушается связность трехстишия, вторая строка начинает перекликаться не со смежными, а со следующей четной строкой, четвертой, порождая рифмическое ожидание, которое обманывается. Сила этих перекличек определяется окончаниями строк, которые выбирает поэт. Кузмин написал по этой схеме два стихотворения, из них одно вошло в цикл «Новый Гуль» (1924), другое осталось за его пределами (РГАЛИ). Вот текст второго:

Как рыбу на берег зову,А в воздух птицу кличу,Росу на пыльную траву

И ветер парусам.Лишь первый миг, узнаешь сам,Какой родимый воздух,Как сладостна сухим устамПрозрачная вода.Рулем ведется борозда,Куда направит воля,Но недвижима навсегдаПолярная звезда.

Если бы во вторых строках окончания были мужские, они заставляли бы ждать рифмы в четвертых строках и отсутствие этой рифмы каждый раз было бы сильной встряской. Но Кузмин ставит в них женские окончания и этим выключает из рифмических ожиданий; вместо этого скорее концовка первой строфы «парусам» заставляет ожидать рифму к ней в концовке второй строфы. Ожидание это обманывается, но ненадолго: концовка второй строфы «вода» все-таки находит рифму в концовке третьей строфы, «звезда». Это внимание к перекличке концовочных строк отвлекает читателя от того, что в предыдущем примере было главным, — от перехода рифмы из конца предыдущей строфы в начало следующей: «парусам — сам — устам». При поверхностном чтении это созвучие рискует остаться вовсе незамеченным; чтобы читатель оценил эти строфы как цепные, от него требуется повышенная тонкость слуха.

Шестая строфа — это как бы расширение терцины путем удвоения ее средней, «ожидающей рифмы» строки. Цепное сцепление строф остается таким же, но ощущается гораздо слабее, чем в терцинах: так как средняя строка находит себе пару внутри четверостишия, то рифмическое ожидание этим утолено и подхват той же рифмы в следующей строфе кажется уже необязательным. Таково стихотворение Бальмонта «Мои проклятия» (из сборника «Только любовь»):