Том 5. Проза 1916-1963

Петр Уткин приехал на Дальний Восток из Австралии. Широкоскулое, в оспинах, лицо крестьянина, маленькие умные глазки, широкие плечи грузчика. Спорщик в вопросах искусства, но инстинктивно дружелюбный, без злорадства, без чванного высокомерия. Он верил в возможность переубедить белогвардейщину, показать ей безвыходность ее положения, заставить ее понять безграничную волю и мощь революции. Но также без злорадства, горячим блеском своих зрачков, ярой своей верой в нее. Поехал в гнездо офицерни и был в вагоне убит на глазах и под «охраной» японцев двумя изуверами, пришедшими в вагон якобы для переговоров.

Наконец Цейтлин. Роман Абрамович, особоуполномоченный мининдел Дальневосточной республики, Ромочка Цейтлин, веселый, круглый, полный энергии, всегда готовый помочь без лишних слов, всегда в движении, в самых опасных местах. Застрелен офицерами во Владивостоке, выслеженный японской контрразведкой.

Эти имена в памяти. Десятки и сотни других, столкнутых в воду Амурского залива, сожженных в паровозных топках, пристреленных в японском застенке.

Горяча и светла приморская осень. Она весь год насквозь пропитана пестротой своих радужных дней. Но как прикипевшие пятна крови, застилают багровым туманом воспоминание о ней эти в астме сжигаемые листья к небу взметенных дыбом деревьев. Ее кровь не застывает там в покое, а радугой брызжет из жил, разорванных судорогой удушья,

Гайда

Возьмешь ли на себя вину

направить яростные ядра

в разоруженную страну,

хранимую лишь песней барда?

В колчаковские времена ставленником «верховного правителя» во Владивостоке был генерал Розанов, собравший вокруг себя всю пьяную, озверелую тыловую офицерню. Трусливые, истерически злобные, съедаемые сифилисом, утерявшие всякую связь с жизнью, они толпами шакалов рыскали по городу, с болезненной мнительностью выискивая и уничтожая все, что, как им казалось, искалечило их достижения, карьеры, мечты.

Этот контрразведочный спорт придушил город, как и все Приморье, и создал такую атмосферу гниения и удушья, которая обеспокоила даже могущественных «союзников». А так как англичане успели уже разочароваться в Колчаке, а японцам начали серьезно надоедать победоносные фигуры «демократических» чехов, ожидавших транспорта, чтобы погрузиться с прихваченным по пути отступления всевозможным имуществом, начиная от лежневских рысаков до роялей и содранных со стен гобеленов, – то и решено было где-то в «высшем совете» сделать очередное кровопускание. Для этого воспользовались эсерами: наиболее романтичны и склонны к авантюре. И вот заработали невидимые пружины. Поезд чешского генерала Гайды стал местом паломничества «таинственных» заговорщиков, за которыми недвусмысленно следовали японские шпионы. В редакции эсеровской «Воли» начались заседания организационной группы. Недавние неврастеники вновь почувствовали прилив пафоса. Курьезом промелькнуло воззвание председателя Сибоблдумы Якушева, немедленно получившее название «филькиной грамоты»; в нем он с самым серьезным видом «ободрял приморских крестьян и призывал их быть готовыми… последовать за ним, Иваном Якушевым, против иностранцев». Комизм этого эпизода заключался в том, что ни казаки, ни крестьяне так и не увидели этого воззвания, отпечатанного на гектографе и не пошедшего дальше кружка личных знакомых Якушева да японского штаба. А если бы и увидели, то долго бы чесали головы, стараясь разгадать: кто же это такой их новый благодетель?

Но в обстановке этой буффонады зрели события, которым вновь суждено было закончиться кровью рабочих Приморья. Эсеровская страсть к приключениям, приведшая их к поезду Гайды, требовала дальнейшего «героического исхода». Впрочем, нужно добавить, что обстановка в отрезанном от центра Приморье была настолько тяжела, что можно было пойти на все. Можно было поверить с отчаяния, что свержение Розанова даст вздохнуть прижатому к земле штыком краю и что «братья»-чехи, одумавшись, помогут своим в борьбе против разгулявшихся интервентов. Впрочем, были и «достоверные» сведения, будто бы японцы, в случае выступления, будут держать строгий нейтралитет. Как бы там ни было, а худшего против того, что имелось, вообразить было невозможно. Все-таки следует добавить, что ни Центральное бюро профсоюзов, ни Далькомпарт на эту удочку не пошли. Пошли на нее только грузчики порта, спровоцированные кем-то, кому это было нужно. Из этих сложных и разноцельных расчетов, намерений, надежд и выросли события гайдовского восстания.

Теперь несколько слов о самом Гайде.