Том 6. Обрыв. Части 3-5

– Нет… – задумчиво сказал Райский, – соглашаюсь, что не тот. Губернатор не дремал, беспокоился, смотрел зорче, полицмейстер суетился, а с ними и вся команда. Смотрели за вами, смотрели вместе и за другими… Уверить, что бога нет, что губернатор не губернатор, а миф, а полицмейстер изверг рода человеческого – вам не удалось, а между тем они не дремали, шевелились, книги ваши забудут, но станут читать другие… Да, вы не бесполезны…

– Видите, отыскали же пользу: постарайтесь, подумайте – и еще найдете, – иронически поощрял его Волохов.

– Я не отрицаю пользы: вы много запросили, как купцы запросят рубль, а получат гривенник. Уедем оба: я тоже скоро уезжаю – нас не нужно больше. Тут придут другие…

– Какие это другие? Эти что будут делать?

– А вот Трынкин переулок мостить, мосты строить, судить мужиков за полушубок… И все это сделают при боге. Он не помешает…

– А народ, мужики, те что будут…

– О мужиках уж хлопочут. Вы знаете, слышали, работа идет. Ведь вы были в Петербурге. И здесь думают о них.

– Это в городе, а за городом? Мужики? – насмешливо спросил Марк.

– А за городом есть Тушин, например… Вот это «партия действия».

В другом варианте Волохов высмеивает либеральную ограниченность Райского:

«Вот вы выгнали Тычкова, – говорит он, – и думаете, что все успокоилось в природе и пора опять за розы и за соловья…»

«Мои идеалы – еще дальше ваших», – возражает Райский, что вызывает у Волохова язвительную насмешку: «Не от мира сего!.. Гуманизатор! Трынкин переулок принимаете к сердцу, а туда за город, в поля, селы и усадьбы ваш гуманитет не достанет… Туда еще „работников“ не нашлось…»

Мысли Волохова, следовательно, обращены к «мужикам», «в поля, селы и усадьбы», что же касается Райского, то свои надежды он связывает с «работой», которая «идет в Петербурге», то есть с деятельностью либеральных кругов по подготовке крестьянской реформы.

Гончаров и в печатной редакции романа показал «ум», «волю» и «какую-то силу» Волохова, но вместе с тем отказался от серьезной характеристики его политических убеждений. Не исключено, что люди, подобные Волохову, встречались тогда в жизни, но ошибка Гончарова состояла в том, что он пытался обрисовать Волохова типичным представителем «новых людей».

Гончарову казалось, что в Волохове он разоблачил всю несостоятельность новых революционных учений и новой морали или, как он говорил, «новой лжи». В действительности же, даже тогда, когда писатель и пытался коснуться характеристики мировоззрения этого типичного, по мнению Гончарова, представителя «новых людей», он приписывал ему, в весьма упрощенном виде, те «крайности отрицания» и вульгарно-материалистический подход к явлениям природы и общественной жизни, которые не были присущи революционной демократии.

Таким образом, фигура Волохова, вырисовавшаяся в «Обрыве» в 60-х годах, существенно меняла направление романа, вносила в него реакционную тенденцию.

Существенным изменениям в 60-х годах подверглась и обрисовка характера Веры. «У меня, – писал Гончаров Е. П. Майковой в 1869 году, – первоначально мысль была та, что Вера, увлеченная героем, следует после, на его призыв, за ним, бросив все свое гнездо, и с девушкой пробирается через всю Сибирь». Осуществление этого первоначального замысла поставило бы, несомненно, образ Веры, по своей прогрессивной общественной значимости, в ряд таких героических образов русских женщин, как Елена из «Накануне» Тургенева, как некрасовские «Русские женщины». Однако этот замысел не нашел своего воплощения.

Вместе с тем, даже в рукописных вариантах романа, написанных в начале 60-х годов, в образе Веры более решительно подчеркнуты черты, характеризовавшие ее передовые стремления, ее смелый и независимый взгляд на жизнь, на общественные и личные права женщины. Интересен с этой точки зрения, например, вариант XV главы третьей части (где рассказывается о чтении старого «нравоучительного» романа):

«– А ты что скажешь, Верочка? – спросила бабушка.

Та молчала.

– Скажи что-нибудь.

– Что, бабушка, сказать, вот брат сказал: дичь.

– У него все дичь: он сам сочиняет книжки. А ты скажи свою критику, как тебе показалась история.

– Глупая, бабушка, история. <Неправда>[92]

– Отчего же глупая, и кто глуп: все лица или сочинитель?

– И сочинитель, и лица.

– Чем же лица глупы?

– Как же терпели такую пытку над собою?

– А что им делать? Страсть сильна: они не могли одолеть ее и поплатились на всю жизнь. Что было им делать?

– Бежать! – вдруг сказала Вера.

Бабушка окаменела, а Райский вдруг вскочил с дивана и разразился гомерическим смехом. Вера, как кошка, шагнула за дверь и исчезла».

В опубликованном тексте эта сцена выглядит по-иному, Вера уже не говорит решительного слова «бежать» и не уходит столь демонстративно из комнаты.