Томъ пятый. Американскіе разсказы

Глаза его глядѣли на меня съ тѣмъ же безмолвнымъ вызовомъ, какъ будто ожидали, что я сейчасъ же начну «преніе о вѣрѣ».

— А въ церковь, небось, пришли, — сказала жена Горисовича безтактнымъ и добродушнымъ тономъ.

— Мы русскіе тоже, — отрывисто пояснилъ Павло и снова замолкъ.

— Христосъ-то одинъ, — примирительно сказалъ Горисовичъ.

— Боже мой! — неожиданно сказалъ Павло. — Когда я былъ молоденькій, у насъ собирались тишкомъ, за Млинчиномъ, въ степу… Соберутся, да плачутъ всю ночь, просятъ Бога, чтобы онъ уразумилъ людей, что одинъ Христосъ…

— А въ какомъ мѣстѣ Слобо́да? — полюбопытствовалъ я.

— Въ Нортъ-Дакотскомъ Стейту… — сказалъ Павло. — По-вашему, какъ сказать — губернія… Далеко отсюда… Сколько дней ѣхать по чугунной дорогѣ, Прися? — обратился онъ къ женѣ.

— Тридцать шесть таляровъ тридцать пенсовъ, — отвѣтила жена.

Вмѣсто продолжительности пути она сказала цѣну билета, но оба они какъ-то не замѣтили этого.

— Что же тамъ, русскій поселокъ? — настаивалъ я.

— Село, — подтвердилъ Павло. — Около города Анимуса, по-ангіельскому зовется Liberty, а по-нашему сказать Слобо́да… Вольно тамъ, никто тебя не зачепаетъ, — пояснилъ онъ, — оттого дали такое имя.

— А много тамъ русскихъ? — спрашивалъ я.

— Три сотни семействъ… — сказалъ Павло. — Хорошо тамъ… — прибавилъ онъ мечтательно. — Американская казна нарѣзку дѣлаетъ, 160 акровъ на каждый дворъ, а банка даетъ деньги на хозяйство. Возьми 100 долларовъ, да купи пару воловъ, подъ закладъ тыхъ воловъ купи коня, подъ закладъ коня сѣмена, да такъ чего хочешь, то и бери.

Онъ говорилъ о безконечной системѣ закладныхъ, которая разоряетъ американскихъ фермеровъ; но для его житейскаго опыта, выросшаго въ суровой отечественной обстановкѣ, даже эта система казалась завиднымъ улучшеніемъ.

— Платиться, конечно, трудно, — продолжалъ Павло. — На всемъ процентъ, но только нашимъ вѣрятъ, — прибавилъ онъ съ извѣстной гордостью, — потому что они держатъ свой религіонъ.

На дальнѣйшіе разспросы онъ разсказалъ мнѣ, что колонія Liberty основана лѣтъ десять тому назадъ и пополняется почти исключительно выходцами изъ Малороссіи. Колонисты живутъ группами и хуторами, разводятъ пшеницу и въ особенности ленъ.

— Первый годъ былъ неурожай, — разсказывалъ Павло. — Наши написали въ Филадельфію. Сейчасъ прислали оттуда 1,000 долларовъ, ворохъ одежи, два вагона муки, вагонъ кукурузы… А потомъ Богъ сталъ давать. Кое-которые люди всѣ заклады выплатили… Моя жинка тамъ два года жила, — прибавилъ Павло, — пускай она разскажетъ.

— Вѣтрено тамъ, windy, — сказала женщина. — Зимой навалитъ снѣгу, замететъ, даже къ скотинѣ не проберешься. Холодно… Кавуны тамъ, да бахчи, або груши, да жердели (абрикосы), все портится, мерзнетъ…

Она говорила страннымъ языкомъ, наполовину смѣшаннымъ изъ хохлацкихъ и очень правильныхъ англійскихъ словъ и фразъ.

— А какъ живутъ тамъ? — спрашивалъ я съ любопытствомъ.

Малорусская Слобо́да въ Сѣверной Дакотѣ была для меня совершенно неизвѣстнымъ явленіемъ.

— Живутъ ничего, — сказала Прися. — Построили моленный домъ. По воскресеньямъ съѣзжаются на проповѣдь. А въ прошломъ году написали англійскимъ одновѣрамъ, старшій пріѣхалъ отъ нихъ и далъ такія права нашему Артемону Сопилѣ, чтобы по-настоящему хоронить, вѣнчать и всякій законъ…

— А школа? — спросилъ я.

— Ангіельска школа, — сказала Прися. — Здѣсь вѣдь Америка, ангіельска земля… Я тоже въ ангіельской школѣ ученая, — прибавила она, — въ Пенсильвеніи. Мой тато прежде всѣхъ пріѣхали и насъ малолѣтками привезли…

— Вы, стало быть, американка, — сказалъ я, съ нѣкоторымъ удивленіемъ разсматривая это новое для меня соединеніе кіевской и пенсильванской культуръ. Теперь я понялъ, почему Прися выглядѣла иначе, чѣмъ окружающіе бѣлорусы.

— Ни, я русская, — живо возразила Прися и посмотрѣла на мужа.

Я тоже обратился къ Павло и спросилъ его, выучился ли онъ по-англійски.

— Нѣтъ, — сказалъ Павелъ угрюмо. — Я грамоту мало знаю… По-жидовски научился говорить, — прибавилъ онъ. — Семь лѣтъ роблю въ еврейскомъ шапѣ (shop — мастерская)… Надо же мнѣ какъ-нибудь съ людьми разговаривать…

— А какъ вы живете съ евреями? — поинтересовался я.

— А что намъ дѣлить? — сказалъ сдержанно Павелъ. — Денегъ ни у котораго нѣту. Мы робимъ, а хозяинъ платитъ… Прежде мы совсѣмъ ладно жили, — началъ онъ опять. — Они мнѣ газеты читали и новости разсказывали. — А какъ пошли эти вѣсти про Кишиневъ, стало у насъ хуже… Конечно, открыто не ругаютъ, а смотрѣть стали косо… И газетъ больше не читаютъ при мнѣ, а все въ уголъ отходятъ, да шепчутся, чтобы я не услышалъ… Есть у насъ закройщикъ Файвелъ, — продолжалъ Павелъ. — По-нашему выходитъ Павелъ, тезка мнѣ, да еще и землякъ, изъ-подъ Кіева. Жену и дѣтей оставилъ въ краю. Твердый по-своему человѣкъ. До 6-ти въ шапѣ работаетъ, а потомъ до 10-ти въ жидовской школѣ сидитъ, въ писаніи учится, строго держитъ свой законъ. Такъ онъ мнѣ недавно сказалъ: «Звѣри, — говоритъ, — вы! Сердце у васъ волчье!» А я ему говорю: «Милый человѣкъ, я тутъ не причиненъ. Доведись, такъ и я пошелъ бы, пускай бы и меня вмѣстѣ убили!»