Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2015

Юлиан Отступник — это немного другая история. Но дело в том, что без таких отступничеств не может существовать прогресс. Мы живём в эпоху как раз такого отступничества. В это время варяги не договариваются с хазарами. В это время они объявляют, если угодно, что ли, «водяное перемирие». С чем это связано? С тем, что формально требования варягов удовлетворены — прогресс остановлен, он частично вернулся. Но это не значит, что противоречия сняты. Могут ли они договориться вместе? Да, могут — когда они вместе начинают истреблять третьих, в частности васек. Потому что васьки — коренное население — не нужны ни варягам, ни хазарам. Помните, в романе [«ЖД»] специально так сделано, что васькам одинаково плохо и при варяжской власти, и при хазарской. При истреблении коренного населения они могут прекрасно договориться.

А теперь про Вийона.

Меня тут много спрашивают о том, как выглядит перевод Франсуа Вийона в русской традиции. Я рискну сказать, что вообще лучший перевод Вийона сделал Юрий Ряшенцев (привет вам, Юра, если вы меня слышите!) для очень хорошей пьесы Юлиу Эдлиса «Жажда над ручьём». И самый лучший — конечно, «Баллада поэтического состязания в Блуа»:

В своей стране — а будто на чужбине,

Горю в мороз, дрожу вблизи огня,

Я вечно жду, хоть нет надежды ныне,

И вновь кричу, хоть это глас в пустыне,

И все зовут, и гонят все меня.

Тяжка мне власть, и тяжек мне ярем,

Я — дьявол сам, когда вокруг — Эдем,

Но, изгнан в ад, о, как стремлюсь я к раю!

Я — властелин, не властный ни над чем…

Я над ручьём от жажды умираю!

Неверность мне одна верна отныне,

Наследства жду, но где моя родня?

Я помню всё, чего уж нет в помине,

Мне странно то, что ясно и дубине,

Я ночь зову уже в начале дня.

Я вновь паду, хоть низко пал совсем,

Всех обыграв, я вечно должен всем,

Я счастлив только с тем, кого не знаю.

Я жизни полон! Живу, а между тем —

Я над ручьём от жажды умираю!

Беспечней всех, я враг моей судьбине,

Я все храню, что трачу, не храня,

Я верю лжи, молюсь я чертовщине,

Приму врага при дружеской личине,

И мне святей молитвы болтовня.

И дружбу я вожу лишь только с тем,

Кто мне скучней скучнейшей из поэм,

И весь свой слух отдам я пустобаю.

Я сыт одной — но мал мне и гарем,

Я над ручьём от жажды умираю.

Мой добрый принц! Я говорю затем,

Что внятен мне и тот, кто вечно нем,

Я мудрецу кивну, и шалопаю,

Но я есть я! Увы, кому повем —

Я над ручьём от жажды умираю!..

Абсолютно гениальный перевод и гениальная баллада! Кстати, и »[Балладу о том, как варить] языки клеветников» он очень хорошо перевёл. Все баллады переведены очень хорошо.

Что касается Вийона. Лучшее, что написано о Вийоне, как мне кажется, — это статья [Осипа] Мандельштама «Франсуа Виллон» (и, конечно, пьеса Павла Антокольского). В статье Мандельштама очень подробно разбирается задолго до мысли [Михаила] Бахтина о «карнавальной культуре Средневековья», замечательно разбирается мировоззрение Франсуа Вийона, мировоззрение парижского школяра Позднего Средневековья и вера в то (вот это гениальная догадка Мандельштама, провидческая. Как мог мальчик в 22–23 года об этом догадаться?), что в иерархии Вийона есть Бог и над Богом, что всегда есть кто-то, кто его помилует, и нет окончательной справедливости и окончательного приговора, а есть тот, кто всегда его простит. Удивительно, что это так и было, что его всякий раз прощали.

Вийона всякий раз судили за то, в чём он не был виноват. Убийство по неосторожности? Ну, он должен был защищаться. И за это его вообще не тронули, хотя он сбежал из Парижа надолго, спасаясь тогда. Кража? Ну, в краже он был вообще одним из последних соучастников и вполне за неё поплатился тюрьмой и изгнанием. Дальше его ложно обвинили в убийстве, он рядом стоял. Но в конце концов, учитывая, что он был человек очень дурного нрава, его в 1432 году изгоняют… Нет, вру, в 1462-м. Сам он 1431 года рождения, по-моему. В 1462-м его изгоняют из Парижа — и о нём ничего не слышно больше никогда. В 1489-м выходит его собрание, и уже ясно, поскольку это не правленые тексты, что Вийона уже нет в живых. Где он погиб и как — был ли повешен, погиб ли от руки какой-то, от ножа ли убийцы в кабаке, как [Кристофер] Марло, — ничего не понятно. И вообще долго не жили гении тогдашние.

Франсуа Вийон — первый настоящий лирик во французской поэзии, первый человек, наполнивший её не ритуальным, не формальным, а глубочайшим интимным содержанием. Взять «Балладу поэтического состязания в Блуа». Орлеанский герцог постоянно давал одну и ту же фразу для поэтического упражнения: «Я умираю над ручьём от жажды». Как это может кто-то развернуть? Сам он пишет, что вот ручей, отделяющий его родину от чужбины, и он над этим ручьём умирает от патриотической жажды. (У Эдлиса, кстати, в пьесе «Жажда над ручьём» замечательно всё это сделано.) Другой пишет балладу: «Не могу утолить свою жажду водой и умираю в тоске по вину». А Вийон делает гениальный поэтический ход — он из противоречия в этой фразе пишет «Балладу поэтического состязания в Блуа», которая вся состоит из противоречий:

От жажды умираю над ручьём.

Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя.