Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2015

О господи! Когда-нибудь слово «русофобия», я думаю, будет так же одиозно, как словосочетание «безродный космополит». Когда-нибудь стыдно будет людям вспоминать, как они оперировали этим словом, как они клеймили им всех несогласных. Я писал уже об этом — страшно сказать — десять лет назад, когда началась экспансия этого шафаревичевского термина. «Думаю, Эсхил, Софокл, да и софоб носили бы у них прозванье «русофоб»». Понимаете, все уже русофобы.

«Почему Джек Лондон считается детско-юношеской литературой?»

Ребята, потому что это он и есть. Джек Лондон действительно принадлежит к литературе подростковой. Очень большой процент классики так или иначе перекочевал в детскую литературу. Джек Лондон — это писатель острых сюжетов, сильных страстей, выпуклых картинок, такой немного Майн Рид. Хотя я очень люблю его и бродяжьи рассказы, и, конечно, его золотоискательскую эпопею про Смока Беллью, но — ничего не поделаешь, это подростковый писатель.

У него два относительно взрослых романа (ну, три). «Железная пята», где абсолютно правильно предсказано, что рано или поздно рабочий класс примирится с капиталистами, что олигархический капитал снимет основной антагонизм и появится что-то куда более страшное, чем антагонистическое общество. «Железная пята» — сильная история («Железная пята олигархии», как замечательно выразился Баширов). «Смирительная рубашка» — интересный роман. Он, конечно, очень безбашенный, в нём есть уже некоторые признаки безумия, но это взрослая книга. И «Джон Ячменное Зерно» — история о том, как он завязал пить. Это вполне себе взрослая литература, которая помогает избавиться от алкоголя вполне реально, потому что там очень правдиво и выпукло описано опять-таки то, к чему это приводит.

«Знакомый рассказывал, что с каждым перечитыванием «Мастера и Маргариты» роман читался и воспринимался абсолютно по-новому? Вы сталкивались с таким мнением?»

Да, сталкивался. Есть книги, которые я сам перечитываю абсолютно по-новому. Ничего не поделаешь, ребята, это особенность человеческого восприятия, слава богу, — меняться. Я слышал от Аллы Драбкиной, что она, перечитывая «Пушкинский дом» Битова, каждый раз находит в этом романе что-то, чего ещё раньше не видела. Могу ей только позавидовать в этом смысле, потому что я никогда там ничего особенно не находил, а гораздо больше люблю другие битовские сочинения, в частности ранние рассказы.

«Очень сильно отличается поэзия Гамзатова от переводов Наума Гребнева?» — спрашивает Евгений.

Видите ли, во-первых, абхазская поэзия, как вы справедливо упоминаете, лишена рифмы — она строится на созвучиях, но не рифмах. То есть аварская поэзия, простите. Кстати, абхазская, насколько я знаю, тоже, поэтому переводы Дмитрия Гулиа, которые мы знаем, — во многих отношениях, конечно, это подвиг переводчика. Но аварская совершенно точно рифмы не имеет. И я думаю, что адекватно у нас переведён только «Батырай» Расула Гамзатова, который переводил Козловский тоже без рифмы, основываясь на ритме. Мне кажется, самый точный, самый близкий по звучанию (я слышал просто, как сам Гамзатов это читает) — это блестящий перевод Солоухина «Сказания о Хочбаре», совершенно гениальный.

«Как оценить поэзию малых народов?» — спрашивает Евгений.

Да просто доверять переводчику — и всё. Мне кажется, что каждый раз учить язык для того, чтобы это оценить, в принципе невозможно. И потом, понимаете, мне многие говорили, что непереводима грузинская поэзия на русский язык. «Мерани» — знаменитое стихотворение Бараташвили о крылатом коне — действительно написано таким размером, который невозможно на русский язык адекватно перевести просто из-за другого характера ударений в грузинским. Но Юрий Грунин, например, выполнил такой перевод, очень точный. Многие грузины хвалили перевод Максима Амелина, если я ничего не путаю. И, конечно, Пастернак хотя и перевёл пятистопным ямбом, но его перевод объективно считается точнейшим и самым лучшим. Поэтому не надо гнаться здесь за точностью следования форме. В конце концов, набоковский ригоризм — переводить точно, без рифмы, переводить «Онегина» как прозу — этого я совершенно не понимаю.

«Вы не раз говорили, что видите вокруг себя поколение юных гениев. Это радостно и неожиданно. Чем отличны нынешние отечественные гении? Коль скоро поколения гениев появляются, уместно спросить, что вызывает их к жизни?»

Много раз я об этом говорил: влияет не вектор, а масштаб. Свобода может быть второсортной (и тогда образуется плохое поколение), а диктатура первосортной (и тогда образуется прекрасное поколение). Сейчас, мне кажется, маразм медленно набирает силу (а может быть, даже и быстро её набирает), становится первосортным, появляются очень высококачественные молодые люди, которые умеют сопротивляться.