Треть жизни мы спим

Так, по кругу, проходили дни, отмеченные незначительными, но важными для них встречами, со старушкой, с рыбаком, с влюбленной парочкой, с мужчиной, слушающим радиоприемник, и это было их счастьем, а счастье хрупко и беззащитно. Ее болезнь развивалась скачками, на время отпуская, чтобы набраться сил, а потом набрасываясь новым ухудшением, после которого какая-нибудь способность пропадала навсегда, и вот она больше не могла ходить без палочки и есть что-то, кроме детских смесей, из-за отека легких по ночам, просыпаясь, задыхалась до тех пор, пока он не надевал ей кислородную маску, и чувствовала, как ее кожа горит на ней, словно ее облили бензином и подожгли, так что расчесывала себя до крови и слез, и следы оставались на простынях. Что такое три месяца, ничего, миг, не стоит и говорить о них, пролетают так быстро, что их и не замечаешь, и только когда в эти три месяца умещается вся твоя жизнь, а впереди уже ничего, понимаешь, как относительно время. Они оглядывались на пережитое, с того дня, как он пришел к ней в палату переодетым в санитара, и до сегодняшней ночи, когда, целуя ее в лоб, в щеки, ставшие дряблыми, наверное, оттого, что за последнее время она еще сильнее похудела, хотя казалось, что больше некуда, в шею, в стянутый, раздутый живот и ниже, называл ее любимой и единственной, а она ничего не чувствовала из-за большой дозы обезболивающих, без которых уже не могла выдержать даже часа, и думали, вот бы еще месяц или целых два, два долгих, бесконечных месяца.

В сквере гуляли беременные, лечившиеся в перинатальном центре, и мамочки с колясками, которые, наплевав на условности и прохладную погоду, расстегивали пальто и доставали грудь, чтобы покормить младенца, и она, глядя на них, представляла себя такой же, с большим животом, с младенцем на руках, с ребенком, которого могла бы водить за руку, и испытывала какое-то мучительное чувство, не зависть, а сожаление, что с ней этого ни при каких обстоятельствах не случится, так актеры жалеют о великой роли, которую никогда не суждено будет сыграть. И внезапно перестала пить мочегонные, спуская их в раковину, чтобы он не узнал, а к тому времени, как, наконец, раскусил эту уловку, ее живот, переполненный жидкостью, вырос до невообразимых размеров. Она перестала носить парик, хотя волосы отросли совсем немного, на пару миллиметров, да и то не везде, и на прогулку теперь надевала яркую вязаную шапку, чтобы не привлекать внимания к своей лысой голове, к тому же зябнувшей на улице, но все же продолжала клеить ресницы и рисовать брови, без которых ее лицо выглядело довольно пугающе, во всяком случае для других, а он-то уже привык. Держась за поясницу, как это делают все женщины в положении, она вышагивала по скверу, постукивая палочкой, и выглядела точь-в-точь как беременная, светясь изнутри, словно проглотила включенную лампочку. Поначалу он не знал, как реагировать на эту выдумку, напомнить ли ей, что у нее нет и не может быть никакой беременности, если, конечно, не имело места непорочное зачатие, а потом махнул рукой, в конце концов, пусть испытает и это, ведь, выставляя свой живот, она становилась такой счастливой, что он был бы последней скотиной, если бы лишил ее этого. Какой большой, восхищались другие женщины, тыча пальцем в ее асцит, и она сияла улыбкой, вот только вы сама такая худенькая, в вашем положении надо лучше питаться, и, окинув взглядом немолодого мужчину рядом с ней, добавляли, вам стоит лучше кормить свою дочь. А он, ухмыльнувшись, возражал, это не дочь, и женщины смотрели с неприязнью, а мужчины, его ровесники, с уважением, мол, молодец, нашел молоденькую, хоть и страшную, но для мужчин в возрасте все девушки хороши одной своей молодостью, даже если, кроме нее, у них больше ничего и нет или не осталось.