Треть жизни мы спим

Они поехали на такси, водитель которого обедал в забегаловке при мотеле и согласился сгонять туда-обратно за хорошие деньги, не задавая лишних вопросов. Если что-то пойдет не так и я не вернусь, шепнул он ей на ухо, то отправляйся в ближайшее полицейское отделение, оттуда тебя переправят к родителям. Вот еще, испугалась она, чего еще ты задумал, не смей бросить меня, ты обещал никогда не оставлять меня одну и исполнять все мои капризы, забыл, что ли, про танцы и пирог с голубикой. Водитель несколько раз, не удержавшись, обернулся, чтобы рассмотреть своего странного пассажира, мужчину, вырядившегося в женщину, но спрашивать ничего не стал, не его ума дело, особенно когда хорошо платят, водитель был из тех, кто не задает лишних вопросов, даже в тех случаях, когда просят погрузить в багажник и отвезти подальше в лес большой мешок, где лежит что-нибудь, похожее на тело, вот и сейчас сделал музыку погромче и сосредоточился на дороге. Ехать пришлось долго, полтора часа, до города, где находилась больница, и для смелости, перед тем как выйти из машины, он опустошил стограммовый мерзавчик, потому что трезвым решиться на такое было непросто, а курить траву, пожалуй, не стоило, не хватало еще, чтобы в самый решительный момент на него напал приступ страха или смеха.

Больница была за высоким забором, трехэтажное кирпичное здание поликлиники высилось над одноэтажными больничными корпусами, построенными бог знает когда, с деревянными крылечками и водопроводными трубами, протянутыми к ним над землей, так что приходилось их переступать, а кое-где и нагибаться, чтобы под ними пройти. Оставив ее в такси, он попросил быть хорошей девочкой, и хотя портфель никак не подходил к платью, взял его с собой, мало ли что, а то вернется, и ни машины, ни девчонки, ни денег, ищи-свищи. Сапоги оказались хоть и по размеру, но узковаты, и он быстро натер себе пальцы, так что шел, переваливаясь, как старая утка, и казался себе смешон. На голых деревьях сидели вороны, снизу похожие на черные кляксы, и стоило кому-то появиться в больничном дворе, как они поднимали невероятный шум, перелетая с ветки на ветку, а маленький мальчик, выглядывавший из окна детского отделения, сложив пальцы пистолетом, стрелял по крикливым птицам, и хотя через стекло мальчика не было слышно, но по губам можно было прочитать, как тот приговаривает: паф, паф, паф. Осмотрев отделения, гинекологическое, детское, терапию, хирургию и морг, он подумал, что счастья можно попытать в хирургии. Войдя в отделение, оказался в узком коридоре, дверь налево сразу, без лишних предисловий, вела в операционную, дверь направо к палатам, а запах лекарств, что удивило его, перемешивался с табаком. Палат было всего две, мужская и женская, каждая на десять человек, все постели заняты, мужчины курили, закинув ногу на ногу, кроме того, который был привязан загипсованной ногой за крюк, а женщины пили чай и обсуждали, как лучше мариновать кабачки, с листьями смородины или без. С листьями или без, спросили его, увидев в коридоре и приняв за свою, настолько убедителен был его вид на расстоянии пяти-шести метров, и он, растерявшись, сначала не нашелся, что сказать, а затем буркнул: и так, и сяк. На ординаторской была прибита старая табличка, а ниже, на бумажном листке, имя врача, которое он не успел запомнить, и, положив ладонь на ручку, замер, прислушиваясь, а затем, собравшись с духом, толкнул ее, ну, с богом.

Чего вам нужно, грубо встретил его врач, лысый, заспанный, в мятом заляпанном халате, и он, разглядывая его, гадал, что за пятна на его груди, чья-то кровь или всего лишь кетчуп.