Три шершавых языка

– Я извинюсь перед ней, что обнадежил, но у нас ничего не будет.

– Послушай, Марк, в этом ничего страшного нет, такое бывает с алкоголем. Сначала он бросает в веселье, а через пять минут ты начинаешь тосковать по родине, и в голове играет полонез Огинского.

– Не уговаривай, я не должен этого делать, и мир хоть пополам.

– Да будь ты мужиком, переспишь с ней и иди восвояси. Она тоже пластается на трех работах, и знаешь, в ее жизни радостей не так уж и много. Где твое достоинство? Перестань наконец слушать свой трусливый внутренний голосок. Это он превращает людей в жалких бесполезных обывателей, никому напрочь не нужных.

– Курт, заткнись, пожалуйста, сейчас это не сработает!

– Ладно-ладно, черт с тобой, – застонал Курт. – Ты скоро пойдешь под венец, а значит, это твоя, возможно, последняя девушка на стороне. Только знай, раз ты такой святоша, в сто раз лучше сделать это до свадьбы, чем после. И именно об этой упущенной возможности ты будешь тосковать до конца своих дней. Сегодня ты победитель! Сегодня ты выиграл много денег. И сегодня ты можешь заполучить лучшую девушку в этом штате. На вот, возьми, и пошли.

Курт положил на стеклянную полку две цветные таблетки причудливой формы, напоминающих букву «Х».

– Это поможет, – сказал он, развернулся и удалился в зал.

Марк, конечно же, знал, что это такое, и поначалу смотрел на эти пилюльки с омерзением.

– Да пошел ты, – рявкнул он в конце концов, посмотрев на себя исподлобья в отражении зеркала. Затем резко смахнул таблетки в ладонь, забросил их в рот и хлебнул воды из-под крана. – Боевой режим включен, сучонки, – провозгласил он в пустоту, опять сверкнув глазами в зеркале.

***

На самом деле Марк давно подумывал об отношениях с Ангелой и уже много раз примерил на себе одну непростую истину. Любишь одних, а спать любишь с другими – вроде так это звучит. И эта загадка ему долго не давала покоя.

У Ангелы, как назло, всегда было весьма скромное отношение к сексуальной жизни. Она никогда не вызывалась стать инициатором половых отношений, не пользовалась всем арсеналом получения удовольствия и даже не искала их. Всякие завитушки, стимулирующее белье, особые ласки – это не про нее. Все довольно скромно, все весьма однообразно. Даже на элементарную ролевую агрессию она была скупа. На все попытки Марка заставить ее хотя бы краем глаза обратить на это внимание она отвечала взглядом солидной взрослой женщины на маленького ребенка, слишком заигравшегося ребенка.

После телесных удовольствий она любила лежать в обнимку, что-то мурлыча себе под нос, может, думая что-то про себя, может, пытаясь прочесть его мысли и молча смотреть, просто смотреть на него или вдаль. Марку казалось, что именно такие минуты нежности из их общей интимной жизни ей нравились больше всего. Просто читать его мысли и блуждать в своих мирах, делясь теплом. А, ну да, еще она любила слушать про его сны.

Но был голод, жуткий голод. Никогда никакой звериный аппетит не будет утолен, без этапа наслаждения от еды, минуя полное исполнение ритуала удовлетворения похоти. Если не было признания свершенных подвигов и открытий.

***

Время понеслось здорово и весело. Все вокруг были в прекрасном приподнятом настроении и благосклонны к разговорам, благосклонны к веселью. Весь мир казался ареной безудержного восторга, где каждая девушка ласкает тебя взглядом, одаривает тебя вожделением, и ты сам не теряешься, ты весел, красноречив и готов пойти на многое. Ты восхищен этим миром, ты наслаждаешься его теплотой и течением жизни. И ты хочешь доказать в ответ, выразить свою подлинную любовь, вытащить наружу всю свою страсть навстречу великому потоку бытия.

Эвелин была все ближе и ближе, Марк уже не отрывал своих рук от нее, ее тела. Боже, какой от нее исходил аромат. Магия Банши. Этот запах просто сводил его с ума. Хотелось просто сжать ее в своих объятиях и просто дышать ею. В конце концов, она поймала Марка за руку и потянула в спальную комнату. Толкнув его на кровать, она повесила на плечо, откуда ни возьмись материализовавшуюся спортивную сумку и попросила его подождать пару минут. И это стоило любых ожиданий. Она появилась в дверном проеме, облаченная в короткие латексные сапожки на длинных каблуках, латексные шортики и такой же корсет. Ее шею сдавливал широкий кожаный чокер с острыми металлическими шипами. Все ее одеяние было черного глянцевого цвета, отражавшего свет ламп. Каждая деталь словно прилипла к ее коже, подчеркивая ее совершенство.