Тридевять земель

В доме пахло полынью. Некоторое время он провёл в сознании, но наконец мысли его стали путаться. Валерий Михайлович стал уже не Валерий Михайлович, а какой-то незнакомый, но в то же время очень близкий человек, и во сне Вячеслав удивлялся, кто же это и откуда он так хорошо ему знаком. Они снова были в поле, но теперь на нём не было видно ни ракитки, а всё его пространство занимал папоротник, доходивший до пояса. Они бродили в его зарослях, и Вячеслав понял, что они заняты поисками чего-то очень важного. Постепенно то тут, то там появлялись из темноты ещё более темные древесные стволы, и вот уже получалось, что это не поле, а лес. Вячеслав никак не мог понять, что же они ищут, но одновременно понимал, что они ищут какое-то слово. Но как же слово можно искать в папоротнике, не мог взять он в толк, но продолжал искать и уже как будто допускал, что слово вполне способно пребывать в траве. Наконец Валерий Михайлович, который не был Валерием Михайловичем, склонился над кустом папоротника, раздвинул его перистые листья, и, заглядывая ему через плечо, Вячеслав увидел как бы крохотный бутончик какого-то красного цветка. Он понял, что они наконец нашли, что искали – цветок этот и был словом. Спустя немного времени Валерий Михайлович легонько дунул на него, и цветок распустился огненными язычками, словно был и не цветком вовсе, а непотухшим угольком. Непонятно как уголёк оказался в руках у Вячеслава, и он почему-то знал, что в карман его класть нельзя, потому что уголёк прожжёт ткань и упадёт на землю сухой былинкой, и чтобы этого не случилось, нужно было положить его в рот. И Вячеслав положил его в рот, и вместо ожога ощутил вкус имбиря и удовлетворение от того, что цветок помещён в надежное место, и никто теперь не увидит его и до него не доберётся.

Но сквозь это удовлетворение проступило и всё нарастало недоумение: надо было сказать слово, а для этого требовалось открыть рот, но если его открыть, цветок-слово непременно бы выпал, и как тогда удержать его, было опять непонятно… Картина преобразилась, и вот они уже оказались в совсем другом лесу, точнее, в лесозащитной посадке, и сидели у костра, горевшего между двумя рядами стройных берез. Была ночь, и отблески пламени окрашивали нежную белую берёзовую кожу розовым цветом. Вместо Валерия Михайловича, который не был Валерием Михайловичем, сон делил с ним теперь какой-то другой человек, но тоже как будто знакомый, и они что-то говорили друг другу, и Вячеслав рассказывал, как они искали слово и нашли его, и знал это слово, и произносил его, только не мог сообразить, что это за слово. Потом он уже не сидел, а лежал недалеко от костра на подсохшей траве, и свет открытого огня метался вокруг, как слепой, ощупывал стволы деревьев, и проникал под его смеженные веки. Ещё через какое-то время ему показалось, что он лежит слишком близко от костра и захотел отодвинуться, и в этот момент подробности сна вдруг сделались до того осязаемыми, что он открыл глаза и увидел, что комната полна странным светом, и что сквозь окна откуда-то снаружи в дом проникают багряные всполохи и пятнают стены. Первой его мыслью было, что это горит печка, но тут же он сообразил, что сейчас лето и печки он не топил. Мгновенно вынырнув в реальность, он молниеносно, как по тревоге, оделся и поспешно вышел на крыльцо.

Обглоданная ветрами церковная колокольня чёрным остовом надвинулась на Вячеслава. Необычная подсветка преобразила её мрачным торжеством. В ней как будто проявилось прежнее достоинство. Убогая нищенка, она вдруг восстала в грозном величии своей души, которой давно никто не чаял в ней, и явила её, облачённую в траур, и показала, что она страждет. В голых её пролетах стояло оранжевое зарево. Это чуть дальше горел усадебный дом.

* * *

15 октября 1911 года в Ягодновском волостном правлении разбирали почту. Внимание волостного старшины обратила на себя бандероль, адресованная крестьянину Троицкого общества Букрееву Демьяну Мироновичу. Волостной старшина через урядника послал за полицейским начальником 1-го участка Сапожковского уезда. Вскрыв бандероль, тот обнаружил там агитационные материалы Московского Центрального комитета «партии крестьян» к предстоящим выборам в IV-ю Государственную думу.

Уездным исправником было назначено следствие. В ходе дознания Букреев показал, что по уговору с поднадзорным Петром Урляповым, из дворян, проживающим в имении своей матери Троицком, должен был по получении бандероли тайно передать её последнему, за что со стороны Урляпова было ему обещано вознаграждение в пять рублей.

Того же числа незадолго до полуночи в комнату Пети Урляпова вбежала испуганная горничная.

– Пётр Николаевич, там пришли какие-то, много, в погонах, с оружьями, вас спрашивают.

Внутренность дома наполнилась громким звуком шагов, издаваемых восемью парами ног. Жандармский ротмистр, два жандармских унтер-офицера, становой пристав, а с ним два стражника и двое понятых заполнили помещение.

– По распоряжению моего начальства я прибыл произвести у вас обыск, – увидев перед собой Урляпова, объявил ротмистр.