Тридевять земель

– Ну так давайте из солидарности сменим сегодня меню, – усмехнувшись, предложил он. – За рецептом дело не станет. Я дам. Тем более он проще пареной репы. Берем несколько неотвеянной ржи, перемалываем прямо с мякиной, и – voila – получаем пушной хлебушко. Глотать, правда, тяжеловато, зато на вкус ничего – совсем как обыкновенный хлеб.

– Довольно! – остановила его Лиза.

– Ах, Лиза, – несколько раздраженно прервал её отец. – Не то ты говоришь.

Лиза метнула на отца быстрый, как молния, взгляд, в котором смешивалась и досада на свою запальчивость, и досада на отца, указанная ей не очень деликатно.

– Но наша совесть страдает, – отвернув лицо в сторону, сказала она.

– То-то и гнетёт меня, поверьте, – поднял на неё глаза Сергей Леонидович, и в них можно было различить подлинную муку, и Лиза считала её.

– Пушной, – мне казалось, – неуверенно проговорила она, – это лучший. Так, во всяком случае, это звучит… Пушистый… – ещё тише сказала она.

– Да, готовится из неотвеянной ржи – вот и пушной, – развеял её недоумение Сергей Леонидович, – а то есть ещё добавочки, из лебеды, например, или из льняной мякины, или из дерева гнилого, – тоже, доложу вам, у Бореля не подадут ни за какие деньги.

– Ах, Сергей Леонидович, – недовольно, капризно возвысила голос Лиза. – Экой вы мастер делать всем неудовольствие. – Она сорвала с груди букетик колосьев и бросила его на свою тарелку.

Ланович-старший чуть откинул корпус, выпятил и поднял нижнюю губу и, благодушно уставившись на Сергея Леонидовича своими голубыми навыкате глазами, словно хотел сказать: "Ну, что тут поделаешь! Кипит молодая кровь!"

* * *

"Г-н Чудновский сообщает нам, – писал Сергей Леонидович, – что уголовный закон радикально и, так сказать, принципиально расходится с обычным воззрением народа в основном отношении к преступлению и преступнику: в то время как уголовный закон в преступнике видит «злую волю», сознательно стремящуюся нанести вред целому обществу и отдельным его членам, обычное мировоззрение видит в преступнике главным образом «несчастного», жертву несчастно сложившихся обстоятельств. Первый исходит из того, что общество не только вправе, но и обязано карать преступника, отомстить ему за содеянное им преступление, народ же в своём обычно-правовом мировоззрении полагает, что общество должно и вправе ставить преступника в такое положение, чтобы сделать его безвредным для общества и при этом не столько карать его, сколько исправлять и наставлять. Подход с позиций нравственности к рассмотрению разного рода правонарушений характерен для крестьянской судебной практики». Общия юридическия воззрения народной массы, поэтому, до сих пор смешиваются с краеугольными принципами древнего права, как оно нам известно.

"С точки зрения юриста-криминалиста многое нравственное может быть преступным, и не всё, что преступно, должно быть безнравственным; с точки зрения обычно-правовых понятий народа, всё преступное обязательно безнравственно; всё, что нравственно, не может быть преступно".

Нет сомнения в том, что право и нравственность и по сию пору шествуют рука об руку, однако там, где право обычное не приведено в согласие с государственным законодательством, там, где положительное право будет подменяться Высшей правдой, люди не станут дожидаться Божьего суда, а впадут в соблазн устроить его сами. "По отношению к славянским общинам, – писал Мэн более тридцати лет назад, – освобождение крестьян в европейской России послужило стимулом для новых исследований. Мы уже знаем, с гораздо большей достоверностью, чем прежде, что в древнейших областях российской империи земля, с незапамятных времен была распределена между группами мнимых родственников, живших вместе в земледельческих сельских общинах, которые имели свою собственную организацию и самоуправление. Со времени великой реформы настоящего царствования коллективные права этих общин, равно как и права их членов по отношению друг к другу, уже не заслоняются и не ограничиваются привилегиями главного собственника – помещика. Мы имеем теперь доказательства, что и наиболее отдаленные славянские общины в существенных чертах устроены по тому же образцу; и западный мир, когда-нибудь, без сомнения, должен будет испытать на себе влияние того факта, что политические идеи такой огромной массы людей, так же, как и идеи, касающиеся собственности, неразрывно связаны с понятиями о взаимной семейной зависимости, о коллективной собственности и о естественном подчинении патриархальной власти".

Сергей Леонидович припомнил тут слова Мережковского, которые читал в седьмом ещё году. "Всей Европе, а не только какой-нибудь отдельной её нации, – писал тот, – придётся рано или поздно иметь дело с русской революцией. Ибо невозможно теперь уже определить то, что происходит в России: есть ли это только изменение политической формы, или прыжок в неизвестное, разрыв со всеми существующими формами…"

И в ушах у него опять зазвучало скрипучее бормотание Хфедюшки: "Он придёт… Он – мука мирская… Ему нельзя не прийти".