Труп в библиотеке. Отравленное перо. Пять поросят. Час зеро

— А знаете, я ведь купил ту картину. Ту самую, последнюю, с Эльзой. Мне невыносимо было представить, что ее купит какой-нибудь любитель вещей со скандальной репутацией, а его гнусные дружки, обожающие грязные истории, будут на нее глазеть и хихикать. Картина в самом деле превосходная. Эмиас говорил, что это лучшее из того, что он написал, и, по-моему, был прав. Практически он ее завершил. Так, хотел сделать еще пару мазков и все… Хотите посмотреть?

— С удовольствием, — поспешил заверить его Эркюль Пуаро.

Блейк провел его через холл, отпер дверь, и они очутились в довольно большой, явно давно не проветривавшейся комнате. Окна были закрыты деревянными ставнями. Блейк распахнул их. Потом с трудом поднял раму, и в комнату ворвался напоенный весенними ароматами воздух.

— Вот так-то лучше, — сказал он.

Он стоял у окна, вдыхая свежий воздух, Пуаро подошел и встал рядом. Спрашивать, что это за комната, было незачем. Полки были пустыми, но на них все еще виднелись следы от пузырьков и бутылочек. Рядом с раковиной стоял пришедший в негодность гидролизатор. На всех вещах лежал толстый слой пыли.

Мередит Блейк подошел к окну.

— Боже, с какой легкостью возвращается прошлое, — сказал он. — Вот здесь я стоял, вдыхая запах цветущего жасмина, и разливался соловьем о моих необыкновенных снадобьях и настойках.

Пуаро машинально высунул руку в окно и отломил покрытую только что проклюнувшимися листьями ветку жасмина.

Мередит Блейк решительно подошел к стене, на которой висела укутанная в простыню картина. Он дернул за край простыни.

У Пуаро перехватило дыхание. До сих пор ему доводилось видеть четыре картины, написанные Эмиасом Крейлом: две в галерее Тейта, одну у лондонского торговца картинами и еще тот натюрморт с розами. А сейчас перед ним была несомненно самая значимая картина художника. Пуаро еще раз удостоверился, каким превосходным мастером был Крейл.

Картина была написана в характерной для него манере. На первый взгляд она напоминала плакат — такими кричащими были краски. На ней была изображена девушка в ярко-желтой рубашке и темно-синих брюках. Залитая ярким светом солнца, она сидела на зубце стены на фоне ярко-голубого моря. Таких обычно изображают на рекламных щитах.

Но первое впечатление было обманчивым. Во-первых, в картине была чуть большая, чем нужно, игра света. Что же касается девушки…

Она была сама жизнь. Здесь было все, что ассоциируется у нас с весной, с юностью, с самой жизнью. Эти сияющие лицо, глаза…

Столько жизни! Столько страсти! Так вот чем покорила Эмиаса Крейла Эльза Грир, вот почему он словно не замечал страданий жены… Эльза была наполнена бьющей через край энергией. Олицетворение самой юности.

Само совершенство: тонкая и стройная, с точеной, гордо вскинутой головкой, с самонадеянным и торжествующим взглядом. Смотрит на вас, разглядывает, ждет…

Эркюль Пуаро восхищенно развел руками.

— Изумительно… Да, изумительно…

— Она была сама юность, — взволнованно прошептал Мередит Блейк.

Пуаро кивнул.

«Что чаще всего имеют в виду, когда говорят „юная“? — думал он. — Такая невинная, такая трогательная, такая беспомощная? Но молодость — это дерзость, это сила, это энергия — и жестокость! И еще одно — молодость очень ранима».

Вслед за Блейком он пошел к выходу. Он был заинтригован. Он обязательно должен увидеться с Эльзой Грир, и как можно скорее. Следующий визит он обязательно нанесет ей. Интересно, что сделали годы с этим пылким, страстным, дерзким существом?

Он еще раз посмотрел на девушку на картине.

Эти глаза, они следят за ним… Хотят ему что-то сказать…

Но поймет ли он, что они хотят ему сказать? Сможет ли это сделать сама женщина? Или эти глаза пытаются сказать нечто, что неизвестно даже самой их обладательнице?

Сколько в них самонадеянности, какое явное предвкушение торжества…

Но тут вмешалась Смерть и выхватила желанную добычу из этих жадных, нетерпеливых юных рук…

И свет наверняка погас в горящих победным торжеством глазах. Какие они теперь — глаза Эльзы Грир?

Он вышел из комнаты, бросив на картину еще один, на сей раз прощальный, взгляд.

«Она была словно сгусток энергии», — подумал он.

И ему стало… немного страшно.

Глава 8

Третий поросенок устроил пир горой…

Окна дома на Брук-стрит украшали ящики с тюльпанами. А когда открылась входная дверь, от стоявшей в холле огромной вазы поплыл аромат душистой белой сирени.

Пожилой дворецкий принял у Пуаро шляпу и трость. Их тотчас перехватил появившийся откуда-то лакей, а дворецкий почтительно пробормотал:

— Не угодно ли следовать за мной, сэр?

Пуаро пересек холл и спустился на три ступеньки вниз. Отворив дверь, дворецкий четко и громко произнес его имя и фамилию.

Затем дверь закрылась. Со стула возле растопленного камина поднялся высокий худощавый человек и двинулся ему навстречу.