Царский изгнанник

– Батюшка князь, – отвечала Агафья князю Василию Васильевичу, – как Бог свят – младенческа; не вели трогать Аленушку. Бог милостив, к вечеру она под шубой отлежится. С моим Ванькой – вот что княгинюшка о Святках-то на твоем дворе лечила – то же самое было; он у меня тогда грудным был. Уж и гробик мой дьячок-ать сколотил.

Придя в себя, Марфа на месте, где стоял гробик, увидела занавешенную кроватку своей дочери. По совету князя Михаила Алексеевича и с согласия Агафьи Петровны, боковые доски гроба были отняты, и Аленушка вместе с нижней доской и с бараньей шубой была перенесена в кроватку.

– Лучше б не трогать ее до вечера, – сказала было Агафья, но на замечание князя Василия Васильевича, что вид гроба повредит княгинюшке, когда она очнется, Агафья согласилась на перемещение, но не иначе как с условием, чтобы никто отнюдь не дотрагивался не только до Аленушки, но даже до прикрывающей ее шубы.

– Не то, – говорила она, – смерть непременно вернется.

С восторгом уверовав в воскресение Еленки, князь Василий Васильевич и внук его предоставили Агафье, хорошо знакомой, как говорила она, со младенческою, распоряжаться ею, как знает, а сами, с помощью княгини Марии Исаевны и отца Савватия, занялись приведением в чувство Марфы.

– Ах, дедушка, – сказала она, очнувшись, – какой ужасный сон я сейчас видела! Я видела, что Michel взял у меня с рук Еленку и что она тут же умерла… Да это не сон! – с визгом вскрикнула Марфа. – Ты здесь, Michel, a где моя Еленка?

– Твоя Еленка спит, – шепотом отвечал дедушка, – не разбуди ее. Агафья велела как можно осторожнее…

– Так это был не сон! Моя Еленка точно умирала и потом ожила! Да, я все помню: вот отец Савватий, который собирался отпевать ее; вот и Агафья, которая воскреси…

Марфочка хотела встать, чтоб подбежать к кроватке дочери, но, удержанная мужем и дедом, снова упала на кушетку.

– Успокойся и отдохни, Марфа, – сказал князь Василий Васильевич, – ты еще очень слаба… Агафья надеется, что Еленка останется жива: у ее сына тоже была младенческая.

– Не бойся, княгинюшка, – сказала Агафья, – глянь-ка, кака жара от Аленушки: так и пышет из-под тулупа-то. Бог милостив, скоро очнется, лишь бы не остудить ее.

Марфа взглянула на образ, перекрестилась, прошептала что-то и опять привстала с кушетки.

– Дедушка Миша, ради бога, подведите меня к Еленке, я не простужу ее, даже не дотронусь, я только попробую рукой, как от нее пышет. Агафьюшка, пожалуйста, позволь мне подойти к кроватке, – прибавила Марфочка, видя, что и муж, и дед, и свекровь, и даже отец Савватий вопросительно взглянули на Агафью.

– Отчего же не подойти, матушка княгинюшка, подойти можно, только не трожь дитяти.

Марфу усадили в кресло около кроватки. Убедившись, что от нее действительно «пышет», Марфа подняла глаза кверху и долго-долго молилась.

В комнате, кроме Агафьи, из чужих не оставалось никого. Князь Михаил Васильевич, снова успевший перейти от отчаянной ипохондрии к самым блестящим надеждам, попросил всех посадских идти по домам, обещая, что перед своим отъездом из Пинеги, – если только, Бог даст, девочка выздоровеет, – он задаст пир, который будет продолжаться три дня сряду и о котором будут говорить три года. Покуда князь Михаил Васильевич прощался с посадскими, брат его вежливо уговаривал Сумароковых тоже отправиться домой, потому что князь Василий Васильевич приказал, чтобы при больной, кроме отца Савватия и Агафьи, не оставалось никого чужого.

Анна Павловна ушла, очень обиженная.

– Добро бы, – говорила она мужу, усевшись с ним в сани, – добро бы этот поступок сделал князь Михаил Васильевич: он вечный обидчик, в вечной хандре, и ему отчасти простительно, а от братца я этого никак не ожидала. Кажется, я могла бы присмотреть за племянницей и за дитятей не хуже какой-нибудь дьячихи. Ведь я им не чужая какая: мой дед Иван Феодорович был двоюродный дядя княгине Марии Исаевне…

Не подозревая даже этого протеста со стороны Анны Павловны Сумароковой, Агафья продолжала делать свое дело, заключавшееся, по ее мнению, единственно в том, чтобы не пропустить момента, когда девочка очнется, и чтобы не дать ей задохнуться под шубой. Княгиня Марфа продолжала молиться: обильные, сладкие слезы, слезы веры и надежды, отхлынули от изнеможенного сердца и оросили прекрасное лицо ее. Князь Василий Васильевич сделал Агафье знак, чтобы она нагнулась к нему.

– Не могу, батюшка князь, – шепотом отвечала она, – боюсь отойти, потрудись сам привстать, коль хочешь что приказать мне.

Князь Василий Васильевич подошел к изголовью правнучки.

– Я хотел спросить тебя, Агафьюшка, – сказал он, – не лучше ли увести княгиню Марфу Максимовну наверх, как бы ей опять не сделалось дурно, если девочка очнется.