Царство и Слава. К теологической генеалогии экономики и управления

Человек и тот не способен распространить свой промысел на все в доме вплоть до мышей, муравьев и всех прочих находящихся там вещей. Посему следует сказать, что не пристало благородному человеку наводить порядок в доме, раскладывая все вещи по местам и распоряжаясь ими соответственно их назначению, ибо действие сие его не достойно. Ведь он должен брать в соображение наиболее значимые из вещей, а такого рода действия и заботы должны быть ему чужды. Если же такое поведение не достойно благоразумного человека, то, стало быть, еще менее оно подобает Богу: он и в самом деле слишком высоко стоит, чтобы можно было утверждать, будто он заботится о людях, о мышах и о муравьях […] и что промысел его простирается на все мирские дела. [P. 119.]

Мы видим, что здесь уже сформировалось то двоякое членение провидения, которому позже в христианском богословии будет присвоено имя providentia generalis и providentia specialis

и которое здесь представлено как провидение, свершающееся само по себе (kat' hauto), и провидение, свершающееся привходящим образом (

kata symbebēkos). Но решающее значение в случае Александра имеет то, каким способом он пытается помыслить третью, промежуточную модель, нейтрализующую эти оппозиции: по всей видимости, она и составляет для него истинную парадигму провиденциального действия.

Провидение богов в отношении вещей, существующих в подлунном мире, пишет Александр (P. 143), не может быть изначальным действием, умышленно направленным на эти вещи, ибо то, что свершается во имя чего бы то ни было, находится в подчинении у последнего – а в таком случае провидение было бы в подчинении у существ подлунного мира. Но не менее абсурдным было бы полагать, что провидение свершается чисто привходящим образом, ибо это то же самое, что утверждать, будто провидение не есть осознанное действие – тогда как Бог безусловно является самым сознательным из существ. Александр очерчивает здесь парадигму божественного действия, которая уклоняется как от модели преднамеренного действия, так и от модели непредумышленного случая, и предстает, так сказать, в парадоксальной форме умышленного случая или лишенной цели сознательности. Александр называет «природой» то, что соответствует этому провиденциальному канону, и в согласии с ним определяет эту природу как «божественную технику» (P. 149):

Божественная сила, которую мы также называем «природой», дает бытие вещам, в которых она присутствует, придавая им форму согласно определенной упорядоченной взаимосвязи – но таким образом, чтобы это происходило без принятия какого-либо решения. Природа не принимает решений и не использует рациональное осмысление в отношении того, что она совершает, потому что природа есть сила иррациональная. [P. 151.]

Именно это дает возможность Александру уподоблять природные движения движениям, производимым механическими автоматами, которые «будто бы пляшут, борются и перемещаются, совершая упорядоченные, ритмичные движения, поскольку к этому их приспособил мастер» (Ibid.). Но если ремесленники, создавая продукты промысла, ставят перед собой определенную цель, то та божественная техника, которая именуется природой, осуществляется непроизвольно, но тем не менее и не привходящим образом, «исключительно благодаря непрерывной череде сменяющих друг друга порождаемых существ» (P. 153).