Царство и священство

Комментируя его, известный канонист Антиохийский патриарх Феодор IV Вальсамон (1193–1199) утверждал, что данное правило касается и остальных патриархов. Однако его пояснения выглядят малоубедительными: «То, что содержится в настоящем правиле, отцы написали по особенному случаю – по причине тогдашних соблазнов, происшедших от того, что патриарх Фотий несколько раз был низводим с патриаршего престола и опять возводим»[459].

Едва ли, однако, можно принять эти объяснения. Если речь шла об анафематизмах, которые св. Фотий и его сторонники произнесли в адрес папы Николая I и предыдущего Константинопольского патриарха св. Игнатия (846–858; 867–877), то они считаются автоматически дезавуированными вследствие примирения с Римской церковью. Равно как и анафемы Рима на св. Фотия и его друзей. Вполне возможно, что в период его первого патриаршества кто-то еще

отлучался от Церкви. Но, очевидно, число таковых несчастных было невелико, и обращать внимание собора, претендовавшего на статус Вселенского, на эти рядовые прецеденты было бы просто абсурдно. Кроме того, канон говорит не только о прошлых отлучениях, но и возможных анафемах в будущем, чем окончательно ниспровергает гипотезу Вальсамона.

Наконец, последняя фраза канона о сохранении преимуществ Римского епископа, препятствующая дальнейшему расширению его компетенции, «замораживающая» ее, ставит все на свои места. Разумеется, канон имел своей целью легализовать равенство статуса двух глав Кафолической Церкви, и ничего более. На тот момент времени власть Римского папы распространялась на 497 епископские кафедры и покрывала практически весь Запад. А Константинопольского – на 656 епархий. Три остальных восточных патриарха (Александрийский, Антиохийский, Иерусалимский), находившиеся под властью арабов, довольствовались совокупным окормлением 400 епархий, и их значение в церковной жизни стабильно сходило на нет[460].

Понятно, что ни о каком равенстве патриархов говорить не приходится. Но это лишь еще более запутывает ситуацию: с трудом, но, наверное, можно было бы говорить о патриаршем и обычном архиерейском служении в контексте «человеческого права», jus humanum

. Теперь же выходит, что все остальные патриархи лишены полноты апостольской благодати, которая усвояется исключительно за епископами Древнего и Нового Рима. В этом случае следовало бы прояснить, в чем же заключается различие уже среди патриаршества, но наука канонического права, как известно, об этом молчит, что не упрощает решение задачи.

Ирония истории, однако, заключается в том, что две главенствующие на Востоке церковные кафедры не имели никакого отношения к апостолу Петру. Всем известно, что Александрийскую церковь основал апостол Марк, Константинополь не мог похвастаться и этим. В течение длительного времени восточные канонисты обуславливали церковные полномочия Константинопольского патриарха необходимостью привести церковную организацию в соответствие с политической организацией государства[461]

. Лишь впоследствии, в XIII в., когда острота отношений между Древним и Новым Римом достигла своего очередного апогея, возникла легенда об апостоле Андрее как основателе этой Церкви[462].

Для католиков, напомним, в этом отношении все просто: они утверждают, что апостол Петр по-прежнему управляет Римской кафедрой, а через нее – всей Кафолической Церковью. Но если даже принять легенду об апостоле Андрее, то разница между апостолами (Петром, Марком и Андреем) в контексте jus divinum слишком заметна, чтобы заявлять об альтернативе папской теории в римском ее варианте. А потому никаких ссылок в обосновании своих прерогатив на jus divinum

ни Александрия, ни Константинополь привести не могли.

Каким же образом тогда мог Константинопольский архиерей, с VI в., при св. Иоанне IV Постнике (582–595), воспринявший, к великому неудовольствию Римских пап, титул «Вселенского патриарха», обосновать собственные властные притязания? Как легко догадаться, ничего кардинально нового восточные паписты не придумали. А в полном согласии с латинскими идеями признали догматическую и каноническую правоту учения о Римском епископе как главе Церкви и преемнике апостола Петра и его беспрецедентные полномочия. Но лишь затем, чтобы следующим шагом заявить, будто Рим утратил свои властные прерогативы, поскольку папа впал в схизму и им «уже овладел демон гордыни, ограничив его одним Западом»[463]. А поэтому его права переходят к тому, кто Вселенскими Соборами (28-й канон Халкидонского Собора) был признан «вторым по чести» после Римского епископа, т. е. к Константинопольскому патриарху.