Царство и священство

Очевидно, что обеспечение внутренней и внешней свободы Церкви в практической плоскости – более чем серьезный вопрос. Его сложность обусловлена еще и тем, что Церковь существует в разные эпохи, порой кардинально отличающиеся друг от друга, и старые рецепты не всегда годятся для новых реалий. Согласимся, что ее нахождение в окружении атеистического общества, общества иноверцев или единомышленников уже предполагает разный характер отношений с внешним социальным окружением. Как следствие, объем признаваемых за ней и ее членами прав и интересов не может не варьироваться, равно как и текущие задачи, стоящие перед Церковью в каждое конкретное время.

В этой связи тем более странно, что наши «свободомыслящие» богословы и правоведы предлагают однозначное и универсальное решение, что называется, «на все времена и народы». С их легкой руки основание этой свободы видят если и не в полной

изоляции Церкви от государства, то по крайней мере в таком характере отношений, которые принципиально не допускают пересечения сферы деятельности государственных и церковных органов власти. Надо сказать, в этом отношении «официальные» православные канонисты и богословы удивительно солидарны с римо-католическими коллегами.

II Ватиканский Собор утверждает: «В сферах своей деятельности политическое сообщество и Церковь автономны и независимы друг от друга»[517]

. «Церковь и государство имеют свои отдельные сферы действия, свои особые средства и в принципе независимы друг от друга», – вторит современный православный автор[518]. Но в устах латинян этот тезис выглядит естественным следствием социального учения Римо-католической церкви как публичной доктрины. А в нашем случае эта «теоретическая» мысль вступает в конфронтацию с тысячелетним историческим опытом Восточно-православной церкви – об этом речь пойдет ниже.

Без сомнения, предлагаемая самоизоляция Церкви зиждется на уверенности в том, что если нарушение невидимых границ и случается, то, само собой, только со стороны и по инициативе государства, но никак не религиозного сообщества. Надо полагать, потому что Церковь всегда (или потенциально всегда) гонима политической властью. И декларируемый нейтралитет, параллелизм властей является для нее самым желанным состоянием. В «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви» так и провозглашено: «Если власть принуждает православных верующих к отступлению от Христа и Его Церкви, а также к греховным, душевредным деяниям, Церковь должна отказать государству в повиновении» (III.5).

Нарочитый ригоризм авторов этого документа поражает: неужели им неведомы обратные прецеденты из истории христианской цивилизации?! Поиски их совсем не затруднительны: особенно много примеров демонстрирует эпоха расцвета «византийского папизма», когда Константинопольские патриархи начали претендовать на прерогативы Римского папы и вообще на первенство в Византийской империи, подминая под себя самих императоров. В те годы «патриархи не только могли отстаивать независимость своей духовной сферы, но и сами могли выходить из границ этой сферы»[519]. Впрочем, история как Западной Европы, так и России содержит также немало примеров из этой области.

Как можно понять, для сторонников этой доктрины наличие собственных властных органов в Церкви является не только обязательной внешней гарантией

ее независимости от государства, но и необходимой основой для внутренней самоорганизации церковной жизни. Причем органов, сформированных не произвольно из абы кого, а исключительно из священства. Нас убеждают, что «правительственная власть в Церкви связана неразрывно со священным саном, которому принадлежат и другие полномочия церковной власти. Она принадлежит высшей степени церковной иерархии – епископской. Так как нет в Церкви священного сана выше епископского, то в ней не может быть правительственной власти, которая бы стояла выше епископата»[520].

И эта теория не отходит от сегодняшней практики. Хотя Поместный собор Русской Православной Церкви по Уставу (п. 1 главы 2) входит в перечень ее высших органов управления, очевиден властный перекос в сторону епископата, из которого формируются Архиерейский собор, Синод и избирается Московский патриарх. Впрочем, Поместный собор (сам по себе исключительное явление в нашей жизни) в принципе также должен быть отнесен к числу «епископских» органов. Ведь ни для кого не секрет, что влияние на его работу и решения избираемых в состав Собора мирян – ничтожно.