Царство и священство

Нам говорят, что это не так, что всегда имеет-де место их широкое обсуждение. Но это – очевидная полумера: обсуждение и реальное воплощение в документе критических идей суть далеко не равнозначные явления. Мы уже не касаемся такого злободневного и «темного» вопроса, как определение размера церковного налога с приходов, который зачастую устанавливается правящими архиереями совершенно произвольно и без какого-либо учета мнений самих приходов и их настоятелей, его же и уплачивающих.

Не менее «звонкий» случай – разрыв евхаристического общения с Константинопольской церковью и потенциально еще с некоторыми другими Поместными православными церквами. Бедствие такого масштаба, как возможная автокефалия Украинской церкви, чуть ли уже не ставший фактом церковный раскол Восточной церкви, касается десятков миллионов рядовых верующих и пресвитеров. И что же, ситуация обсуждалась на Поместном соборе или хотя бы на Архиерейском соборе с привлечением специалистов и выяснением мнения епархий и приходов? Ничуть не бывало. Собрались 15 человек и подписали акт, последствия которого могут стать катастрофичными. Мнения, несогласные с «официальным», банально игнорируются и замалчиваются, дается одна, выхолощенная от реальной действительности интерпретация случившихся событий, все остальное клеймится «ложью».

Едва ли в этой связи стоит удивляться тому прискорбному факту, что веками склоняя на все лады Римскую церковь и обвиняя ее в папизме, оторванности клира от мирян, бюрократизме, мы, сами того не желая, стали ее копией и кормимся с полок латинских духовных университетов. И как здесь не принять к сердцу боль души настоящего

пастыря, болеющего за благо Церкви?! «То, что столь многие в наши дни “не придают значения” вопросу церковного устройства и считают его неважным, “делом архиереев”, указывает на глубокую болезнь, на разцерковление церковного сознания. Епархия из малой местной Церкви, органической клетки вселенского церковного организма, соединяющей в нерасторжимое единство жизни епископа, клира и паствы, превратилась в некую церковную губернию, вполне подобную губернии гражданской»[542].

При этом, как ни странно, самые записные сторонники «свободы Церкви» от государства легко приняли участие министра иностранных дел России в оценке межцерковного конфликта и не подумали заявлять о нарушении ее прав. Почему? Да потому, что они-то и считают себя Церковью, и указанный прецедент, как удобный им, принимается по факту, хотя бы и противоречил доктринальным положениям. Надо сказать, что не только глобальные вопросы, но и самые рядовые уже прочно вышли из обихода широкой и свободной церковной дискуссии – все отдано на откуп церковно-бюрократическому аппарату. В данном случае неважно – патриаршему, Синодальному или епархиальному.

Между тем, если за мирянами признаются права требовать законного применения к нему всех постановлений Церкви, свидетельствовать о вере и жизни кандидатов на церковные должности и участвовать в управлении административной и хозяйственной частью церковных установлений[543]

, то, следовательно, они также вправе рассчитывать на наличие неких административно-контрольных и административно-распорядительных полномочий, без которых их потенциальная компетенция реализоваться попросту не может. Чего на самом деле нет.

Поэтому едва ли можно отнести современную систему церковной власти к категории высоко оцениваемых явлений. По сути, она становится внецерковной (хотя таковая по наименованию), какими бы благородными мотивами ни руководствовались ее идеологи. Ведь ее деятельность направляется уже не на благо всей Церкви в целом, а лишь определенной группы лиц в ней, отождествивших себя с ней. И образ Великого инквизитора из известной «Легенды» Ф.М. Достоевского невольно встает перед глазами… Результат не заставил себя долго ждать.

«На наших глазах возник и воцарился в Церкви тип епископа, священника, мирянина, захлебывающегося в “административном восторге”, потерявшего – благодушно и безболезненно – саму “печаль по Боге”, вполне удовлетворенного какой-то космической консисторией, в которую на наших глазах постепенно превращается жизнь всей Православной Церкви и в принятии которой даже очень хорошие люди видят “спасение Церкви” и ее “правду”. И мы начинаем любить эту казенщину, скуку и тоску, этот “иерархический страх”, пронизывающий нашу Церковь, и мы уже почти не ощущаем больше невозможности жить в этой лжи, покрытой всей “священностью”»[544].