Царство и священство

С точки зрения практической политики это действительно является мерой, необходимой для укрепления политической системы, но с позиций «прав» и политических принципов организации общества указанные предположения уже не проходят. Мало ли что в настоящее время в государстве царствует демократический режим. Почему – чисто теоретически – нельзя допустить ситуации, когда подавляющее большинство населения стремится, предположим, к тоталитарному строю. Разве это желание выходит за границы их «прав»?

Очевидно, не к этому выводу стремились родоначальники свободного духа, хотя именно их усилиями становилась и покоряла умы светская, антихристианская философия. Безусловно, они отдавали себе отчет в невозможности абстрагировать свободу личности от области политики, но пытаться свести все ее существо лишь к политической сфере?! Это уже чересчур. Хотя в трудах первых либералов и гуманистов, просветителей и энциклопедистов вопросы политики занимают одно из главных мест, но это не более чем следствие попытки реализовать свои общефилософские идеи на политической ниве, доказать, что начала, предложенные рациональной философией, вполне естественны и закономерны для всех сфер бытия.

Не случайно, например, один из апологетов либерализма Джон Локк (1632–1704) уделял внимание и вопросам собственности, и воспитания, и политики: все они находят свою основу в идее свободы и разуме. Полагая свободу основой человеческого общежития, они ставили перед собой главную цель – доказать ее независимость от каких-либо политических институтов и властей. Форма правления и способ организации государственной власти мало занимали их, хотя, конечно, мы видим и личные пристрастия. У кого-то это – демократия, у кого-то – монархия. Но, повторимся, это – второстепенное. Важна сама свобода и «естественные права»[587]

. Что же, однако, получилось в итоге, когда индивидуализм, не стесненный больше никакими авторитетами, стал черпать свое обоснование из самого себя?

Идея исторического прогресса, столь необходимая и спасительная для доктрины «личных прав» (ведь только по мере развития и становятся возможными все многообразие проявления человеческой свободы и распространение «прав» на все человечество), начинает играть злую шутку. Легко, конечно, принимать за «болезнь роста» «вчерашнюю» нравственность и свободу и говорить о «современности». Но какое отношение потомков вызовут наши собственные усилия и опыты? Во имя чего мы строим «их» будущее, если предвосхитить «завтрашнюю» свободу мы не в состоянии? Кто задумывается над этим? Не сложно заметить, что при таких условиях любая деятельность принимает бессмысленный характер.

Впрочем, это только часть проблемы, причем не главная. Детерминизм, привносимый в общество прогрессом, напрочь отрицает собой творческую волю индивида: все предрешено историческим законом развития, которому личность может или подчиниться, или быть раздавленной им. Фатальность

, где нет места свободному поиску, составляет самую сердцевину этой доктрины. Без этого не обойтись: фатализм и детерминизм как объективные качества закона развития примиряют условность нравственных принципов с тем условным содержанием, которым они неизменно наделяются в доктрине «личных прав». Если же идея прогресса отрицается, как, например, у английского мыслителя Карла Поппера (1902–1994), то история вообще утрачивает смысл[588].

Ликвидировать это неприятное обстоятельство возможно только путем предположения, что именно человек и придает ей смысл и потенцию развития, что возвращает нас «на круги своя». Мы вновь приходим к условности и историчности всех нравственных категорий – базовому принципу прогрессизма.

Но где же здесь индивидуальная творческая личность, самодостаточная в своей полноте? Не означает ли это, что коллективное начало торжествует над индивидом? Правоспособность определяется законом, закон принимает общество (государство), т. е. нечто коллективное, всегда противостоящее индивиду. Почему оно, а не сама личность, должно определять круг своей свободы?

Говорят, что это неизбежно, что именно как раз для подобных ситуаций идея народоправства и выступает спасительным способом обеспечения личного интереса, предоставляющим возможность каждому из членов общества бороться за свои «права». Но это означает лишь то, что политические формы и юридические категории вполне заменили собой личность и приняли самодостаточное значение. Даже абстрагируясь от фактов политического бытия, нельзя не отметить, что по самой своей идее народоправство уже связывает личность коллективом, что они уже не равны. Она может бороться, выдвигать свои требования, но ее сила – ничто по сравнению с общественной волей.