Царство и священство

Какой неожиданный вывод! Общество – эта фикция, обязанная своим существованием лишь доброй воле каждого из индивидов, союз, власть которого формируется посредством сложения всех частных воль, доминирует над личностью. Начав с индивидуализма, мы приходим к коллективизму, если не сказать больше – тоталитаризму.

Творение оказалось могущественнее своего создателя! Безусловно, с этим никогда открыто не согласятся сторонники «личных прав» и индивидуализма, но разве он не выступает логическим следствием этой философии?

Эти обстоятельства неукоснительно приводят к тому, что содержание и даже реестр «личных прав» постоянно варьируются, никогда не принимая столь желанной устойчивости. Юридическая и нравственная оценка деяния истекает не из совести, а из содержания закона, применяемого в настоящее время. Только он, как действующий акт государства, может отделить «право женщины» от хладнокровного убийства, и вопрос о нравственности заявленных «прав» решается исключительно с точки зрения целесообразности.

Происходит самое неприятное для сторонников «личных прав»: вместо того чтобы быть критерием законотворческой деятельности государства, они начинают выводиться из субъективных прав, установленных этим же законом. Это факт, не оставляющий никаких сомнений. Именно с ним, кстати сказать, и связано столь удивляющее нас стремление светского сознания предать правовому регулированию любой вопрос, вне зависимости от того, касается он публичных или гражданских отношений. Эта страсть,

доходящая зачастую до крайностей, – наиболее типичная черта индивидуалистического сознания светского общества.

Отсюда то удивительное отношение к закону, который воспринимается всегда как мера всех поступков и отношений, своеобразным фетишом. Не случайно, даже вступая в брачные отношения, где по природе довлеют любовь и духовное слияние двух лиц, индивид требует законодательного закрепления своих «прав». Взятая сама по себе, эта особенность выглядит как признак высокой цивилизации и развитого правосознания граждан. С учетом обстоятельств, объясняющих это положение вещей с нравственной и психологической точек зрения, такое отношения к закону и праву вообще есть не что иное, как возрожденное фарисейство, но в гораздо больших масштабах.

VI

Для полноты картины проследим эволюцию идеологии «личных прав», как она проявлялась в действительности. Декларация прав человека и гражданина, рожденная в бурных недрах Французской революции, законодательно закрепила равенство всех лиц («люди рождаются свободными и остаются свободными и равными в правах») и установила первый перечень «прав»: свобода, собственность, безопасность, сопротивление угнетателю. Но уже их последующее развитие приводит к неизбежной необходимости включить сюда новое «личное право» – избирательное, или право на управление государством. Именно оно становится сердцевиной всего политического здания.

Новые для XVIII в., но хорошо известные нам сегодня «права личности», как право шествий и демонстраций, свобода слова, свобода печати и т. п., «упущенные» ранее, являются производными от своей демократической основы. Вслед за «правами», возникшими из политической сферы, следуют иные «личные права», в большей степени связанные с личным интересом обывателя: свобода совести, тайна переписки, неприкосновенность личности и ее жилища и т. д. Казалось бы, чем больше – тем лучше.

Кто станет спорить, если не одно, а десяток «личных прав» получат всеобщее признание и конституционное закрепление? Но проблема заключается в том, что они заявляются при полном игнорировании вопросов: насколько эти «права» объективно принадлежат свободной личности, насколько ей вредны, нравственны или безнравственны. Чем больше для оценки духовных явлений мы применяем материальные критерии, тем более они обесцениваются: сведение свободы к ее проявлениям и условность нравственного начала сказываются здесь в полной мере. Немудрено, что содержание этих «прав» принимает все более изменчивое выражение.

Например, «святость» права собственности как «личного права» каждого со времен Французской революции признается безусловным. К началу XIX в., когда принципы либерализма и демократизма проникли во все области хозяйства и экономики, начинается переход к упразднению каких-либо ограничений оборота земли. «В защиту мобильности, – писал по этому поводу один известный русский исследователь, – приводились все главные аргументы буржуазной идеологии, которые казались тогда неотразимыми и неразрывно связанными с “основными правами” человека: с правом свободы и личной выгоды каждого отдельного лица, что, как тогда казалось, как раз и совпадало с общей пользой… Единственным критерием поведения служила индивидуальная выгода, наиболее полно, как казалось, осуществлявшаяся при полной свободе действий»[589].