Царство и священство

Как правило, в качестве образца выступает западная правовая (светская) культура, с ее специфическим пониманием права как универсального и единственно возможного способа обеспечения свободы личности и, одновременно, как «закона свободы». Здесь человек считается личностью лишь в том случае, когда его свобода обрамлена правовым образом – не больше и не меньше, а ее проявления признаются «правом» и закрепляются в законе. Вне права свободы быть не может, оно выступает единственно разумным способом регулирования конфликтов, гармонизирующим общественные отношения. Нравственность как субъективная категория не подходит для столь ответственной деятельности и, более того, в качестве «личного права» сама требует правовой защиты.

Замечательную по краткости и содержательности мысль на этот счет высказал в свое время известный русский правовед П.И. Новгородцев (1866–1924). «Западная философия права, – писал он, – прекрасно отдает себе отчет в том, что помимо права как опоры и вспомогательного средства живет и действует еще известный внутренний фактор – нравственность, нравы и обычаи… Но основное устремление западной мысли состояло именно в том, чтобы поставить человека и всю его нравственную жизнь на почву автономного закона личности, вне зависимости ее не только от Церкви, но и религии вообще»[602]

.

Общеизвестно, что западное право насквозь пронизано идеей индивидуализма, и его источником выступает автономная личность, чья воля (или совокупное сложение воль) формирует закон. Потому только и становится возможным признать за правом столько выдающихся качеств, что за его спиной стоит самодостаточная и самодовлеющая личность, индивид, выше которого ничего быть не может.

Только таким способом приобретают необходимую духовную основу идеи правового государства и господства права: все для личности, и выше ее священной свободы нет ничего. Это есть культура рациональная и светская, малозависимая (как считается) от религиозных воззрений и настроений. Она очень хорошо понимает эту свою отличительную особенность, совершенно не стыдится ее и, напротив, полагает величайшим достижением научной мысли и общественных усилий того отделение права от нравственности и религии, которое с течением веков образовалось в ней[603]

.

Но относительно вопроса о разновидностях правовых культур это явление должно восприниматься как рядовой факт, своеобразие которого выясняется лишь посредством сравнения с другими аналогами, где в основе полагается иное понимание идеи права, его роли и места, источника.

Но здесь и возникают первые проблемы. Западная правовая культура требует не только своего статусного признания, но и претендует на значение одной, по-настоящему познавшей существо права, его идею, и потенциально – единственно возможной.

«Я ставлю свободу человека и его социальное благо во главу угла, – как бы говорит западная культура в лице своих наиболее талантливых представителей. – Все остальное, что ориентируется на иные ценности, не достойно существования, это – уже не право, оно антигуманно и не способствует развитию свободы личности. Те начала, которые исповедуются мной, являются безусловными, все остальные относительны».

В результате столь категоричного отделения области личной свободы от всех других элементов общежития национальное начало начинает также восприниматься в качестве отрицательного явления, и это совершенно понятно. Нация формируется исключительно в ситуации, когда народность, ее образовавшая, проникается общей для всех нравственной идеей, признает ее абсолютность и объективность. Но правовой идеал не может терпеть конкуренции с нравственностью, он выделяет ей место в углу субъективных переживаний, после чего иссякает и национальный дух. Выбор здесь невелик: либо правовой идеал и господство права, либо национальное право на основе объективной нравственности. Любая культура, основанная на началах объективной нравственности, с таких позиций подпадает под разряд «неправовых».

Как следствие, при классификации правовых культур мусульманское право, например, отрицается как самостоятельная отрасль науки, и за ним признается значение лишь одной из сторон Ислама. Его участь разделяют индусское право и китайское[604]

.

Но в еще худшем положении оказывается русская правовая культура, которая вообще выпадает из перечня традиционной классификации. Она не входит в перечень европейских правовых семей, не подпадает и под категорию традиционных и религиозных правовых систем. Если выделение мусульманского, индусского, китайского, японского права (где бытует твердое убеждение о том, что закон основывается на божественном авторитете и есть воля божества) от романо-германского и англо-саксонского выглядит обоснованным, то относительно русского права логика заканчивается. Оно или вообще не учитывается в научных классификациях, либо смело относится к романо-германской группе, после чего, понятно, вопрос о его наиболее значимых особенностях уже не стоит[605].