Царство и священство

Однако эти глубочайшие размышления, плоды мятущейся религиозной души, вовне носили бессистемный характер; они не создали никакого права, лишь историю отдельных прав, и пускай блистательный, но всего лишь теорий. Примечательно также, что на Востоке так и не сумели создать более или менее долго живущей империи, способной сравниться с величавым Римом. Зато, как мы сумели убедиться, в восточном понимании право насквозь пронизано религиозной идеей, оно выросло на ней и ею существует.

Блистательный пример – Персидская империя Ахеменидов. Но, обратим внимание, что само ее существование, пусть и в течение относительно длительного периода времени, стало возможным лишь по принятии персами зороастризма, космической религии[770]. Восток могла скрепить в единое целое лишь одна, но принятая всеми религиозная идея. А Запад цементировало римское право как идеальный инструмент обеспечения единовластия.

С появлением христианства, т. е. после столкновения Запада и Востока, произошло чудо. Две противоположности, две крайние разности сошлись, чтобы родить нечто новое – христианскую «Византийскую» империю и «византийское» право. Западно-имперское «translation imperia»

(«трансляция власти») примирилось с восточно-духовным «translation confessions» («трансляцией веры»), а римское право включило в себя, допустив в самую сердцевину, христианскую этику. Актуальным стало уже не древнеримское «одно государство, одна религия, один закон», а христианское «один Господь, одна вера, одно крещение, один Бог и Отец всех, Который над всеми, и через всех, и во всех нас» (Эф. 4: 5, 6).

Имперские языческие формы нашли свое высшее предназначение, всемирное владычество Рима оправдалось в христианстве, которому оно проложило путь. С другой стороны, без централизующего языческого Рима не возникла бы и Византия, как перерожденная Христом Римская империя[771].

Нередко возникает вопрос: а почему Господь избрал для Своих целей спасения человека именно Римскую империю? Действительно, разве мы не имели возможности убедиться в том, что древними римлянами двигали мотивы, скажем так, далекие от идеалов христианской этики. Но не следует забывать другое: несмотря на свою изначальную элитарность, римское право обеспечило процесс интеграции всех инородцев в римское общество и формирования из них граждан единой державы. В значительной степени именно римское право сыграло решающую роль в примирении местных и общегосударственных интересов и противоречий. Ведь с правовой точки зрения все завоеванные народы являлись подданными Римской империи и пользовались теми благами, которые им даровало римское право.

По общему принципу римского права все неримские граждане, перегрины

, считались неправоспособными. Однако из этого общего права имелись исключения – иностранное государство могло приобрести для своих граждан некоторые римские права при помощи заключенных с Римом международных договоров. Понятно, конечно, что этот способ не был универсальным, поскольку содержание договоров существенно разнилось между собой, и уже по этой причине объем прав иностранцев в каждом конкретном случае был далеко не одинаков. Разумеется, процесс вовлечения всех остальных народов в орбиту Римской державы не мог удовлетвориться этими промежуточными решениями. Кроме того, национальная исключительность римлян в значительной степени предопределялась древними религиозными правилами. По мере того как пантеон римских богов расширялся за счет иноземных культов, ослабевала и идея национальной исключительности. В области права это привело в конце концов к тому, что за каждым иностранцем начали признавать гражданскую правоспособность. Процесс признания всех нелатинян римскими гражданами носил, конечно, длительный характер, но он решил главную задачу – обеспечил единство политической власти и целостность территории Римского государства[772].

Христос не отрицал власти Римского императора, не проклинал Империи – на этот счет известно множество толкований, позднее вошедших в состав православной политической философии. Позволим себе процитировать отрывок из сочинения историка IV в. Евсевия Памфила, живого свидетеля перерождения Римской империи при императоре св. Константине Великом (306–337).