Царство и священство

Но и эта интересная идея сталкивается с тем очевидным фактом, что подавляющее большинство канонов в части их содержания как позитивных норм весьма сложно подвести под конкретную догматическую основу. Из какого конкретного догмата вытекает, скажем, безбрачие епископов, институт диаконис и хорепископов? Более того, анализ корпуса канонических актов позволяет усомниться в том, что все они вместе и каждый в отдельности ориентированы исключительно на догматическое учение Кафолической Церкви. Многие из них имеют своим источником нравственные заповеди Священного Писания, а также законы светской политической власти, в частности, римского права, что никак не укладывается в гипотезу протопресвитера Николая Афанасьева.

Так, 16-й канон Гангрского собора, не дозволяющий детям оставлять своих родителей под предлогом благочестия, имеет своей основой слова Христа о необходимости чтить отца и мать (Мф. 15: 4). Это, безусловно, нравственный завет, но едва ли кто-то рискнет назвать данную заповедь догматом.

5-е Апостольское правило гласит: «Епископ или пресвитер или диакон да не изгонит жены своей под видом благоговения». В контексте 12-го канона Трулльского Собора, вообще не допускающего женатое состояние архиерея, это правило применимо быть не может. Но даже если оставить в стороне формальный конфликт двух норм, то и здесь очевидно, что в основе обоих канонов лежит нравственный принцип, данный Христом, о невозможности расторжения брака. Это суждение применимо и к 17-му Апостольскому правилу: «Кто по святом крещении двумя браками обязан был, или наложницу имел, тот не может быти епископ, ни пресвитер, ни диакон, ниже вообще в списке священнического чина». Но где же здесь догмат?!

Определяя низвержение законным наказанием для клирика, обличенного в блудодеянии, 25-е Апостольское правило глаголет о невозможности дважды наказывать нарушителя за одно и то же преступление. Безусловно, в его основе лежит принцип, упомянутый в Ветхом Завете (Наум. 1; 9). Однако этот же принцип характерен и для римского права, которое вне зависимости от Священного Писания сформулировало его для себя.

17-й канон I Вселенского Собора и 4-е правило Лаодикийского собора о недопустимости клирикам давать деньги в рост под конкретные проценты ссылаются на Священное Писание (Пс. 14: 5), но имеют своим источником римские правовые формулы о предельном проценте роста.

Правило о недопустимости хиротонисать в чужой епархии (35-е Апостольское правило) основано на церковном административном устройстве, скопированном с государственных аналогов времен Римской империи.

39-е Апостольское правило гласит: «Пресвитеры и диаконы без воли епископа ничего не совершают. Ибо ему вверены людие Господни, и он воздаст ответ о душах их». Очевидно, никакого следа догмата мы здесь также не найдем. Зато легко установить, что это правило также вытекает из основ церковного административного устройства. Из этого же принципа прямо вытекает 58-е Апостольское правило об отлучении епископа, не радеющего о своей пастве, 9-е правило Антиохийского собора, устанавливающее единовластие епископа в своей епархии, и другие.

83-е Апостольское правило о недопустимости клирикам упражняться в воинском искусстве основывается, очевидно, на Евангельском принципе «Кесарю – кесарево, Богу – Божье» (Мф. 22: 21). Ему вторит и 7-е правило IV Вселенского Собора. 14 Апостольское правило, равно как и 21-й канон Анкирского собора не позволяют епископу переходить в другую епархию, за исключением редчайших и убедительных причин – и то по суду многих епископов. 14-е правило Халкидонского Собора устанавливает запрет чтецам и певчим храмов брать в жены иноверок. А 15-й канон Халкидона устанавливает перечень требований для диаконис. Где здесь догмат?

Довольно многочисленную группу составляют каноны, имеющие своим источником ранее принятые правила или вообще посвященные вопросам церковного наказания конкретных людей. Можно было бы, конечно, предположить, что дисциплинарные каноны принимались с целью правового закрепления канонических прецедентов, на которые впоследствии будут ссылаться при рассмотрении других подобных дел – своего рода аналог светской судебной практики. Но, увы, очевидно, что духоносными законодателями двигали иные мотивы – они стремились подкрепить конкретный запрет для определенного лица авторитетом Собора, не более того. В отличие от обычной нормы права здесь нет ни гипотезы, ни диспозиции, ни санкции, лишь констатация конкретного факта. Например, 4-е правило II Вселенского Собора о недействительности поставления Константинопольским архиереем Максима Киника. То же следует сказать о множестве дисциплинарных канонов Вселенских Соборов – все они, выражаясь современным языком, являются актами «личного права».