Царство и священство

«Закон, вызывающий против себя оппозицию в Церкви, – справедливо писал известный канонист, – есть все-таки закон, пока он не будет отменен законодателем. Не невозможно, что с прояснением взглядов, тот же самый закон будет признан вполне соответствующим духу Церкви. Если бы всякий закон был только выражением народного правосознания или народного юридического убеждения, то законодателям не было бы надобности выступать реформаторами юридического порядка и выдерживать борьбу с инерцией или явным сопротивлением, для доставления торжества лучшим началам над худшими»[868].

Однако своеобразие канонической рецепции как раз и заключается в том, что она свободна от плена отвлеченных идей и форм. Никаким формам никоим образом нельзя придавать в Церкви самодостаточное и чудодейственное значение. А потому едва ли допустимо с точки зрения исторической логики и фактов утверждать, будто Собор епископов сам по себе является наиболее адекватной формой выявления, установления и узаконения истины. Мы знаем множество Соборов архиереев, как раз на истину и посягнувших, пусть и по-доброму заблуждаясь. Знаем и прецеденты, когда составляющие разные Соборы одни и те же архиереи высказывались кардинально различно по одним и тем же вопросам.

На ум сразу приходит «Разбойный собор» 449 г. и Халкидонский Собор 451 г.; иконоборческий Собор 754 г. и VII Вселенский Собор. Близко к ним располагаются события марта 843 г., когда императрица св. Феодора (842–856) торжественно провозгласила обязательность иконопочитания и была поддержана в своем решении, хотя многие епископы и клирики незадолго до дня Торжества Православия занимали противоположные позиции. Откровенно говоря, трудно отделаться от мысли, что резкая смена мнений была обусловлена не внезапным «просветлением» некоторых архиереев, а банально конъюнктурными соображениями. И уж тем более нельзя говорить, не посягая на историческую действительность, будто после Собора истина торжествовала. Напротив, как раз после Соборов и начиналась настоящая борьба за нее.

На самом деле в известной степени для рецепции имеет второстепенное значение внешний авторитет органов церковной власти, хотя бы те и располагались наверху иерархической лестницы. И это понятно. Каноническая рецепция включает в себя не только формальное сравнение предлагаемого Церкви нового канона с текстами Священного Писания, но и опытную

, самой жизнью конкретного христианина и всей Церковью проверку его соответствия учению Христа. А потому лишь вся Вселенская Церковь может ясно и недвусмысленно заявить, «что известное правило или установление имеет свой источник в Божественной воле и относится к самому существу Церкви»[869].

Епископское достоинство вовсе не гарантирует непогрешимости, и никакая форма не имеет самодостаточного значения в Церкви. Нельзя не согласиться с одним удачным образным выражением, согласно которому церковная иерархия, священноначалие, является как бы устами Церкви и ей предоставлено исключительное право учительства

[870]. Но уста Церкви – еще не сама Кафолическая Церковь, включающая в себя и Церковь воинствующую, земную, и Церковь торжествующую, небесную, всех почивших и еще не рожденных. Очевидно, ее сакральная природа властной иерархией вовсе не исчерпывается.

А подлинным хранителем Предания и Веры справедливо признается весь христоименитый народ. Поэтому значение «церковных обывателей» никак нельзя недооценить. «Закон, который идет вразрез с церковным сознанием, не может рассчитывать на действующую силу в Церкви. И не потому, чтобы духовной иерархии не принадлежало право кассировать или, напротив, канонизировать закон, а потому что церковная совесть не допустит проведения в жизнь противоречащего духу Церкви закона, хотя бы и духовная иерархия склонялась к его одобрению»[871].

Очевидно, попытка придать органам церковной власти значение окончательного судии базируется на откровенной аналогии их с органами государственной законодательной власти. И как не обратить внимания на удивительную тенденцию: подобные попытки обычно принадлежат лицам, желающим максимально отделить

Церковь от государства, установить для нее особую «параллельную» сферу бытия, ссылаясь на различие природ обоих союзов?![872] Но идя по этому пути, именно такие исследователи искусственно «огосударствляют» Церковь, что не может не вызвать обоснованного удивления.

Разумеется, никакого сходства в этом процессе между органами государственной и церковной власти на самом деле не усматривается. Говорим мы о древних временах либо о нашей эпохе, но для правоведа аксиоматичным является утверждение, что акт, принятый уполномоченным органом власти, признается действующим до тех пор, пока не отменен в надлежащем порядке своим же творцом. Законодательный орган власти как бы распространяет властный статус на собственное детище, возвышает его в иерархической системе правовых актов данного общества.