Царство красоты

Не помню, исходя из каких соображений я выбрал для своего праздника то злачное место, скорее всего, просто плохо ещё знал город, но Софью почти изнасиловали трое отмороженных наркоманов, и попалась наша Софи только потому, что приняла наркотик. Нет, не поэтому, а потому что была в боли и отчаянии по моей милости. А я знал, что делаю с ней, и мне не было её жаль, но совесть и достоинство, привитые матерью, спасибо ей за это, подсказали, что за страдающей душой следует присмотреть. И на своё счастье я сделал это — Софью у подонков мы вырвали вместе с Лёхой, а я заделался в глазах сводного брата героем. Именно после того случая отец и выпер меня во Францию, слишком сильно переживая за свою совсем сорвавшуюся в неадекват влюблённую в меня дочь.

Как же мы жестоки и слепы в юности! Как бессердечны!

Она подарила мне плюшевую лошадь. Этот подарок казался мне настолько глупым и бестолковым, даже постыдным, что я не смог себя заставить взять его, предложив Софье оставить игрушку себе. Помнится, я даже сказал ей, что одна из моих девчонок обязательно утащит эту лошадку, и до сих пор помню её перекошенное от боли лицо…

Вот я не знаю, сам бы вынес такое к себе отношение? Наверное, я просто не нарывался бы на оскорбления и обиды так, как это делала она — глупая, наивная, синеглазая девочка Соня.

Теперь она врач-онколог резидент, взрослая женщина, знающая, что такое тяготы и какова цена счастья, которое в мелочах — иногда просто в отсутствии физической боли. Когда дети не болеют. Когда у родителей всё хорошо. Когда рядом есть человек, который никогда не обидит и на которого можно положиться.

Теперь она взрослая тётя, которой больше не нужна эта плюшевая лошадка, полная болезненных для неё воспоминаний, связанных не только со мной.

Мне 18 лет, я только что побывал в одной из самых крупных драк в своей жизни, мы выходим с моим сводным братом из клуба, я передаю ему избитую Софью, а он мне ту самую лошадь.

Я беру её и нечаянно пачкаю своей кровью — нарики были немощными, но мой бешеный кулак всё же повредился.

— А ты не заметил, что она не новая? — внезапно спрашивает Алексей.

— Кто?

— Эта лошадь.

— Нет, — отвечаю без задней мысли.

И вдруг он приоткрывает дверь в подполье Царства:

— У нас был период, где-то около двух лет, когда отец женился на Габриель. Самое сложное время в моей жизни, парень, самое беспросветное… Но плохо было не только мне, больше всех страдала от этого мать, конечно, но вот Соня… Соня была самой настоящей живой раной, потому что не умела скрывать — в шесть лет ещё не понимаешь, что свои боли и чувства нужно прятать. Так вот, его не было в США больше полугода, кажется, и вдруг он приехал. Вернулся, но с Соней не встретился, она даже не узнала, что он был дома. А ведь именно она каждый день писала письма Деду Морозу, чтобы он подарил ей Алекса навсегда. И ещё просила, чтоб у отца больше не было детей… И каждый день часами у окна сидела — его ждала. За все те месяцы так и не отчаялась, так и не потеряла свою веру, ждала до последнего.

Вздыхает:

— Но со мной в тот раз он увиделся, несколько часов уделил, советов пару дал, денег и… но это не обо мне. В общем, тогда же он дал мне эту лошадь, купил её в Германии в магазине сувениров специально для Сони, потому что в шесть лет она с кошаков переключилась на лошадей, но дело не в этом, Эштон. Я тогда понять не мог, почему он не увиделся с ней, ведь время же было! И возможность была, и желание… И между ними всегда, с самого начала, была такая странная взаимная тяга. Короче, до меня только теперь дошло, почему: не мог он просто, душевных сил не было, потому что сам был такой же точно кровавой раной, и так же точно не умел это прятать… Или в тот самый момент не было у него больше сил скрывать очевидное.

— Что?

— А то, что, мать он нашу до одури любил, а жил с другой бабой, и та рожала ему детей, которых он не хотел. Потому что детей мы хотим, Эштон, от любимых, а не от случайных или от проходимок, кем была и до сих пор остаётся Габриель!

Лучше б он молчал! Лучше б он заткнул свой поганый рот нахер и молчал…

— И эта лошадь — с тех самых пор любимая Сонькина игрушка, и спала она с ней всё детство и тайники в ней устраивала.

— Тайники?

— Да. Там в пупке у неё есть карман, куда можно небольшие копейки засовывать или записки. Мы там деньги прятали от матери — те, что Алекс нам давал, всегда налом, чтоб развлекались… Мать-то у нас… ох! На строгаче всю жизнь держит, в последнее время только размякла — старания отца даром не проходят! — смеётся.

Он несёт Софью вниз, куда скоро подъедет отцовская машина. И я просовываю палец в этот лошадиный пупок и… и нащупываю там нечто, скрученное в трубочку…

И жест, который я совершаю, никак не вписывается в мою схему полного игнора Софьи — я забираю эту записку и прячу в свой карман. Зачем? Не знаю, но так и не прочёл её тогда. Забыл.

Случайности не случайны — кажется, так говорят. За столько лет я уже не вспомню, куда девал ту записку, но знаю, что не выбрасывал. Скорее всего, потерялась во время моих бесчисленных переездов.