Церковь в Империи. Очерки церковной истории эпохи Императора Николая II

Впрочем, дело было не только в «дураках». В РГИА сохранилась записка «О придавленности епархиальной церковной печати» (1898 г.), адресованная К. П. Победоносцеву. Если необходимость цензурирования богословских и историко-церковных сочинений, как уже указывалось, в российских условиях была вполне логичной, то вопрос о том, где и как цензурировать местные материалы, оставался дискуссионным. Собственно говоря, это и продемонстрировала адресованная обер-прокурору Св. Синода записка. Ее автор — редактор Ярославских епархиальных ведомостей Николай Корсунский — обращал внимание Победоносцева на практику цензурирования эпохи Александра II и предлагал к ней вернуться. В 1869 г. в России, напоминал Корсунский, епархиальному духовенству разрешалось все свои сочинения духовно-нравственного содержания и прочую такого рода литературу печатать с разрешения местной духовной цензуры под наблюдением местного епископа. Так, 2 апреля 1870 г. Ярославский архиерей Нил предложил своей консистории учредить местный цензурный комитет. Но уже спустя три года, по частному случаю, от Св. Синода пришло разъяснение, что под местной цензурой следует понимать назначаемых епархиальным преосвященным цензоров епархиальных ведомостей или цензоров проповедей и катехизических поучений. Таким образом, «цензурные по епархиям Комитеты Св. Синодом постепенно были закрываемы». Последний — Ярославский — закрыли в 1896 г. Что же осталось? Остались епархиальные цензоры для разъяснения проповедей¹⁴

. В результате, писал Н. Корсунский, «жизнь епархиальных редакций отменой местной цензуры решительно заедена». Редактор просил снабдить его правом столиц (С.-Петербурга и Москвы) печатать в Ярославле без цензуры брошюры и книги под условием — ранее выпуска их из типографии представлять в канцелярию Св. Синода и обер-прокурора, а также в другие правительственные учреждения по несколько экземпляров.

«Благословите посему, Ваше Высокопревосходительство, — заканчивалась записка, — для блага дела установить прежний порядок вещей, восстановив существовавший у нас в годы 1870–96 местный цензурный комитет, или как хотите его назовите, — принесший епархии и церковной науке немало пользы, а местных деятелей оживлявший. Это есть желание и Его Высокопреосвященства»¹⁵

. Итог записки был самым неожиданным: его высокопреосвященство отстранил Н. Корсунского от заведывания редакцией Ярославских епархиальных ведомостей, что встретило полное понимание у обер-прокурора, выразившего, правда, сочувствие отстраненному¹⁶

. Действия Победоносцева, впрочем, невозможно назвать алогичными: он продолжал свою прежнюю политику, направленную на усиление контроля над духовной жизнью православной России. Для примера вспомним: при пересмотре цензурного устава в 1885 г. были окончательно упразднены существовавшие при провинциальных духовных академиях (т. е. в Киеве и Казани) цензурные комитеты. Таким образом, цензура окончательно «прописалась» в столицах.

Почему же Победоносцев не хотел ее (цензуры) «децентрализации», ведь это существенно облегчило бы жизнь цензорам столиц? Точного ответа у меня нет, однако предположение высказать возможно. Скорее всего, обер-прокурор не желал отказываться от возможности контролировать церковную прессу потому, что боялся ее излишней самостоятельности в освещении тех историко-канонических проблем, которые, оставаясь вполне официальными и достойными обсуждения, в то же время могли стимулировать нежелательные дискуссии о насущности реформ в русской Церкви и констатировать факт ее антиканонического устройства. То, чего наивный Корсунский не видел и даже, скорее всего, не подразумевал, сразу понял многоопытный Победоносцев, написавший Ярославскому архиепископу, что отстраненный редактор «действительно бывает странен в своих действиях», и никак не затронувший поднятую им проблему восстановления местного цензурного комитета!

Суммируя, можно определить смысл существования духовной цензуры словами одного из тех, кто ее осуществлял. В конце XIX ст. некий архимандрит Никон в письме К. П. Победоносцеву специально подчеркнул, что цель, а потому и обязанность духовной цензуры — «не допускать в произведениях печати колебания учения Православной Церкви, ее преданий и обрядов, или вообще истин и догматов христианской веры. Исследование прав собственности и защита авторских прав и материальных интересов частных лиц не входит в круг действий цензуры, почему при представлении книг и рукописей в цензуру имена сочинителей, переводчиков и издателей могут оставаться неизвестными ни цензору, ни Цензурному Комитету»¹⁷. В «теории», цензор должен был являть собой образец богословски подготовленного, знающего все «веяния» современной науки человека. В реальной жизни найти такого человека было затруднительно, к началу XX ст. особенно (на что указывал цитированный выше Н. Н. Глубоковский). Однако заявить, что цензоры в большинстве своем были малосведущи и подозрительны, также нельзя. Их работа считалась необходимой, но была неблагодарна. Это всегда нужно помнить.