Цезарь

— Если вы останетесь едины, — говорил он им, — Цезарь будет относиться к вам с большим уважением и, если вы станете просить его о пощаде, охотнее простит вас. Так или иначе, обсудите сами, как вам следует поступить; я предоставляю вам полную свободу действовать по вашему собственному разумению. Поразмыслите, примите решение; я не стану порицать ваш выбор, каким бы он ни оказался: если ваши взгляды сменятся в зависимости от успеха, я припишу эту смену неизбежности. Но, если вы захотите противостоять беде, не страшиться гибели и отстаивать свободу, я восхвалю вашу доблесть, буду восхищаться ею, предложу вам себя в качестве вождя и буду сражаться вместе с вами. И, пока вы не испытаете до конца судьбу отечества — а ваше отечество это не Утика и не Гадрумет, но Рим, который уже не раз, благодаря своему собственному величию, восставал после куда более роковых падений, — у вас остается немало шансов на спасение, немало надежд на безопасность. И главное заключается в том, что вы ведете войну с человеком, который действует не по собственной воле, а под давлением обстоятельств и на которого заботы валятся сразу со всех сторон. Испания, взбунтовавшись против Цезаря, встала на сторону Помпея Младшего. Да и Рим еще не полностью смирился с непривычным для него игом. Он встает на дыбы, возмущенный рабством, и при малейшей перемене готов восстать. Не бегите от опасности; напротив, последуйте примеру вашего врага, который, во имя совершения величайших несправедливостей, ежедневно не щадит своей жизни, не зная, каким будет для него итог этой войны, исход которой пока неясен, тогда как вам она сулит либо благополучную жизнь, если вы окажетесь победителями, либо славную смерть, если вы потерпите поражение в борьбе. Впрочем, посовещайтесь между собой сами, моля богов, чтобы в награду за доблесть и усердие, которые вы проявляли вплоть до нынешнего дня, они позволили вам довести до благого конца любое принятое вами решение.

Так говорил Катон.

Кое-кого из собравшихся его слова, а главное, его пример не особенно впечатлили, но большинство его слушателей при виде этого душевного благородства, человеколюбия и бесстрашия забыли об опасности положения, воспринимая Катона как непобедимого полководца.

Так что они отдали в его руки всю власть.

— Лучше, — говорили они, — умереть, подчиняясь Катону, чем спасти свою жизнь, предав столь высокую нравственную доблесть.

Один из членов Совета трехсот предложил дать свободу рабам, и почти все собрание присоединилось к этому мнению, но Катон выступил против.

— Это противоречит справедливости и законам, — сказал он. — Но если их владельцы сами дадут им свободу, я приму в свое войско, и очень охотно, тех, кто по возрасту способен нести военную службу.

Тотчас же многие поднялись с мест, говоря:

— Мы даем свободу нашим рабам.

— Хорошо, — сказал Катон, — внесите ваши заявления в списки.

Заявления были поданы.

Тем временем Катон получил письма от Юбы и Сципиона.

Юба укрывался в горах, еще не пытаясь осуществить свой роковой замысел в отношении Замы.

Он интересовался у Катона, что тот намерен делать.

«Если ты будешь вынужден покинуть Утику и присоединиться ко мне, — писал он, — я подожду тебя; если же ты намерен выдерживать осаду, я приду к тебе со своим войском».

Что же касается Сципиона, то он стоял со своим флотом за высоким мысом неподалеку от Утики и дожидался там сведений о решении Катона.

Катон вознамерился не отпускать гонцов, доставивших эти письма, до тех пор, пока не выяснится, какое решение примет Совет трехсот.

Но Совет трехсот вскоре разделился на два лагеря.

Римские сенаторы, желавшие какой угодно ценой снова сесть на свои курульные кресла, были исполнены воодушевления и готовы к любым самопожертвованиям; сразу после речи Катона они отпустили на волю своих рабов и отдали их в армию.

Что же касается остальных, то это были купцы, судовладельцы и ростовщики, главное богатство которых заключалось в их рабах.

Слова Катона быстро изгладились у них из памяти, не оставив никакого следа в их сознании.