Цезарь

Добро твори — и будешь ты разбит;Злодействуй — станешь ты царем!

Так что ему не простили того, что он подобным образом одержал верх над несчастьями отечества и кичился успехами, которым одна лишь необходимость могла служить оправданием перед богами и людьми, и это было тем более удивительно со стороны Цезаря, что он никогда не посылал гонцов и не писал донесений в сенат, чтобы сообщить о победах, одержанных им в гражданских войнах, и всегда отталкивал подальше от себя славу, казавшуюся ему позорной.

На следующий день, в театре, его приход встретили рукоплесканиями; но куда громче рукоплескали стиху из пьесы, которую в тот день представляли:

О римляне! Лишились мы свободы!

Но что более всего возмущало римлян, так это продолжение того, что им довелось видеть после возвращения Цезаря из Египта; это строительство нового Рима — и не просто нового, а чужого — на руинах старого Рима; эти изгнанники прежней Республики, вступавшие в Рим вслед за Цезарем; эти варвары, галлы, африканцы и испанцы, поднимавшиеся вместе с ним на Капитолий; эти уличенные в бесчестных поступках сенаторы, вновь появившиеся в сенате; эти подвергшиеся проскрипциям беглецы, получившие обратно свое имущество; эта Транспаданская Галлия, вся целиком наделенная правами гражданства; этот гадитанец Бальб в роли первого министра или вроде того; и, наконец, два призрака, шедшие вслед за всеми этими людьми и кричавшие «Горе!» — призрак Катона, раздирающего свои внутренности, и призрак Гнея Помпея, держащего в руках собственную голову.

Это верно, что Цезарь имел Рим в качестве врага, а весь остальной мир в качестве союзника, но верно и то, что он расплачивается с остальным миром за счет Рима.

Впрочем, есть человек, способный дать представление о положении, в котором пребывал весь Рим.

Это Цицерон.

Цицерон, образец римской золотой середины.

Рядом с Цезарем, человеком, гений который делал его выше своей эпохи на целую голову, Цицерону уже никогда не стать Цицероном времен Катилины и Клодия; вот что прежде всего ранит Цицерона, вот что уязвляет любое самолюбие, равное его.

Цицерон, адвокат и военачальник, сам признает, что как адвокат он ненамного сильнее Цезаря, и нет нужды говорить, что как военачальник Цезарь несравнимо сильнее Цицерона.

К тому же Цицерон сын сукновала или огородника, а Цезарь потомок Венеры по мужской линии и потомок Анка Марция — по женской.

Плебей Цицерон выбился в аристократы, но, чтобы стать аристократом, какой ему пришлось проделать путь!

Он может потратить всю свою жизнь, но не одолеет и половины той высоты, на которой остается Цезарь, всю свою жизнь потративший на то, чтобы спуститься к народу.

Тем не менее он пополнит собой двор Цезаря; но кем он станет при дворе Цезаря, пока там будет сам Цезарь?

И напрасно Цезарь будет подходить к нему, брать его за руку и возвеличивать его, заключая в свои объятия: Цезарю всегда придется наклоняться, чтобы обнять Цицерона.

Как далек этот Цицерон, затерявшийся среди придворных Цезаря, от того Цицерона, который восклицал:

О Рим счастливый, моей рожденный консульскою властью!..

И что же делает Цицерон?

Цицерон дуется; он думает, что, удаляясь от Цезаря, вновь обретет свое прежнее величие.

Но нет! Удаляясь от него, он возвращается во тьму, только и всего.

Цезарь — это свет, и видны лишь те, на кого он льет свои лучи.

Цицерон пытается веселиться; он пирует с Гирцием и Долабеллой, с тем самым Долабеллой, которого он прежде поносил на чем свет стоит.

Он дает им уроки философии, а они, в обмен на это, дают ему уроки гастрономии.

Все это происходит в доме Кифериды, греческой куртизанки, бывшей любовницы Антония, которую тот прогуливал по городу, усадив рядом с собой на колесницу, запряженную львами.

Но, увы, Цицерон больше не защитник, не покровитель, он никому больше не советчик.

Между тем как раз в это время умирает его дочь Туллия, и Цицерон носит сразу два траура: траур по дочери и траур по свободе.

Он воздвигает храм в честь Туллии и, чтобы о нем заговорили, пытается вызвать гонения на себя со стороны Цезаря, написав панегирик Катону.

Но Цезарь довольствуется тем, что сочиняет «Антикатон» и, отправляясь выигрывать сражение при Мунде, посвящает Цицерону два тома на тему грамматики.

Согласимся, что это сплошное невезение.

Что поделаешь, история Цицерона — это история любой личности, разъяренной тем, что Цезарь поднялся выше всех голов и заставил все головы склониться, не срубив ни одной.

Тем не менее наблюдается странное явление, которое заставляет победителя быть почти столь же печальным, как и побежденные.