Цезарь

Ибо не только о Риме и не только об Италии думал этот необъятный гений, который, с удивлением видя, что мир пребывает в покое, не знал, куда ему приложить себя.

В то самое время, когда Цезарь задумал построить храм посреди Марсова поля, амфитеатр у подножия Тарпейской скалы и библиотеку на Палатинском холме, предназначенную для того, чтобы собрать в ней все сокровища человеческого знания, и назначил своим библиотекарем Теренция Варрона, самого ученого человека той эпохи, он хотел, возобновив столько раз начатые и столько раз заброшенные работы, прорезать каналами Коринфский и Суэцкий перешейки, чтобы соединить не только два моря Греции, но и Средиземное море с Индийским океаном.

Это предприятие было поручено Аниену.

Кроме того, тот же Аниен должен был прорыть канал, который шел бы от Рима к Цирцейскому мысу и, приведя воды Тибра к морю у Таррацины, открыл бы более быстрый и удобный торговый путь в столицу державы.

Затем, прорыв этот канал, он расчистил бы рейд Остии, убрал бы все рифы, делавшие его опасным, воздвиг бы на тамошних берегах мощные плотины, построил бы там порт и верфи; он осушил бы Помптинские болота, превратив эти топкие и невозделанные земли в плодородные поля, способные обеспечивать хлебом Рим, который перестал бы зависеть от Сицилии и Египта.

Чтобы заселить новые заморские колонии, туда были перевезены восемьдесят тысяч граждан, и, дабы город не обезлюдел, Цезарь особым законом запретил любому гражданину старше двадцати и моложе сорока лет покидать Италию более чем на три года подряд, если только его долг и присяга не удерживали его на месте дольше.

Кроме того, он даровал право римского гражданства всем, кто практиковал в Риме медицину и преподавал там свободные искусства: он хотел удержать в Риме выдающиеся умы и привлечь их туда из чужеземных городов.

Он установил более суровые, чем принятые до этого, кары за преступления: прежде богатые люди могли совершать убийства почти безнаказанно, они отделывались тем, что отправлялись в ссылку, ничего не теряя из своего имущества.

Однако Цезарь не пожелал, чтобы так это оставалось по-прежнему.

Он решил, что в случае отцеубийства виновный должен лишаться всего родового имения, а в случае иных преступлений — половины.

Он изгнал из сенатского сословия лихоимцев — он, который выжал из Галлии и Испании столько миллионов!

Он объявил недействительным брак бывшего претора, взявшего в супруги женщину через день после того, как она развелась со своим прежним мужем, — он, которого называли мужем всех женщин и vice versa.[164]

Он ввел пошлины на иноземные товары, запретил пользоваться носилками, носить пурпурные платья и украшения из жемчуга — он, который подарил Сервилии жемчужину за миллион сто тысяч тысяч франков!

И, наконец, было одно дело, любопытное, неслыханное, невероятное, малейшими подробностями которого он занимался лично, вплоть до того, что завел на рынках соглядатаев: эти соглядатаи изымали яства, запрещенные к продаже, и приносили их к нему.

Он даже посылал вслед за покупателями переодетых стражников, которые забирали уже поданные блюда прямо со столов.

У него имелся еще один замысел, тот самый, что заставлял мечтать Бонапарта, когда он говорил: «Наш Запад — всего лишь кротовая нора; только на Востоке можно совершать великие дела».

Он хотел проникнуть в эту таинственную Азию, в которую углубился Александр Македонский и у дверей которой погиб Красс.

Он хотел обуздать парфян, пройти через Гирканию вдоль Каспийского моря и Кавказских гор, вторгнуться в Скифию, затем покорить все страны, соседствующие с Германией, и самое Германию; наконец, вернуться в Италию через Галлию, округлив владения римской державы, в пределах которой оказались бы Средиземное, Каспийское и Черное моря и которая, достигнув на западе Атлантического океана, на юге — Великой пустыни, на востоке — Индийского океана, а на севере — Балтики и привязав к своему центру все цивилизованные народы, а к своим окраинам — все варварские народы, действительно заслуживала бы тогда звания всемирной державы.

Затем, собрав все римские законы в единое уложение, он сделал бы его обязательным, равно как и латинский язык, для всех народов.

Человек, который вынашивал такие замыслы, ставя их на место нерешительной политики Помпея, законопослушного и узкого стоицизма Катона и бесплодного краснобайства Цицерона, безусловно мог быть провозглашен отцом отечества, консулом на десятилетний срок и пожизненным диктатором.

Впрочем, Плутарх превосходно передает суть этой лихорадочной деятельности Цезаря.