Цезарь

«Мало того, что он принимал почести сверх всякой меры: бессменное консульство, пожизненную диктатуру, попечение о нравах, затем имя императора, прозвание отца отечества, статую среди царских статуй, возвышенное место в театре, — он даже допустил в свою честь постановления, превосходящие человеческий предел: золотое кресло в сенате и суде, священную колесницу и носилки при цирковых процессиях, храмы, жертвенники, изваяния рядом с богами, место за угощением для богов, жреца, новых луперков, название месяца по его имени; и все эти почести он получал и раздавал по собственному произволу».[169]

Заслуживало ли все это смерти?

Правда, он делал еще и другое.

Один из трибунов отказался встать, когда он проезжал мимо.

— Трибун, — воскликнул он, — не вернуть ли тебе и республику?!

А поскольку этого трибуна звали Понтий Аквила, Цезарь каждый раз, отдавая какой-либо приказ, непременно говорил с иронией:

— Если только Понтию Аквиле это будет благоугодно…

Однажды, когда он возвращался с Альбанской горы, его чересчур торопливые друзья вышли к нему навстречу и чествовали его титулом царя; но Цезарь, увидев, что это вызвало замешательство в народе, принял оскорбленный вид и ответил:

— Меня зовут не царем, а Цезарем.

И все заметили, что оставшийся путь он проделал в недовольном настроении.

В другой раз, когда сенат назначил ему какие-то чрезвычайные почести, сенаторы явились на городскую площадь, чтобы уведомить его о своем решении.

Однако, обращаясь к ним, словно к частным лицам, он ответил им, не вставая, что следовало бы скорее сократить эти почести, чем множить их.

Ну и почему же он не встал перед сенатом?

Плутарх утверждает, что его удержал от этого испанец Бальб, сказав: «Разве ты не помнишь, что ты Цезарь?»

Дион Кассий называет другую причину, которая кажется нам более веской.

Он говорит, что тот, кого незадолго перед тем объявили богом, в тот день страдал желудочными коликами и опасался представить, поднявшись, очевидное доказательство своей человеческой природы.

Что же касается самого Цезаря, то он оправдывался боязнью эпилептического припадка.

Наконец, в другой день — в день Луперкалий, в древности являвшийся пастушеским праздником, а к тому времени превратившийся в карнавал, в ходе которого молодые люди из знатных римских семей и бо́льшая часть магистратов бегали нагими по городу, держа в руках кожаные ремни, и без разбору стегали ими всех, кто попадался им на пути, — в тот день, восседая на золотом кресле, Цезарь присутствовал на празднике.

Это золотое кресло упоминается довольно часто.

Дело в том, что золотые кресла предназначались исключительно для религиозных церемоний.

Итак, восседая на золотом кресле, Цезарь присутствовал на этом празднике, как вдруг Антоний, в качестве консула участвовавший в священном беге, поднялся над толпой, подхваченный руками своих друзей, и протянул ему царский венец, обвитый лаврами.

Несколько человек, нарочно поставленных для этого, захлопали в ладоши.

Однако Цезарь отверг венец, после чего рукоплескать стали все.

Тогда Антоний протянул ему венец во второй раз, и жидкие аплодисменты тех же приятелей послышались снова.

Но Цезарь снова ответил жестом отказа, и на этот раз всеобщие рукоплескания зазвучали еще громче.

— Отнесите этот венец на Капитолий, — сказал Цезарь, вставая.

Несколько дней спустя приверженцы Цезаря, не сумев увенчать его самого, увенчали его статуи.

Но двое народных трибунов, Флав и Марулл, вырвали у них из рук эти царские венцы и, напав на след тех, кто первым приветствовал Цезаря как царя по возвращении его с Альбанской горы, приказали арестовать их и препроводить в тюрьму.

Народ шел следом за трибунами, хлопая в ладоши и называя их Брутами, в память Брута Старого, положившего конец монархии и передавшего власть царей народу.

Цезарю донесли об этих речах народа.

— Бруты? — повторил он. — Это означает тупицы, и ничто другое!

Что же касается обоих трибунов, то он отстранил их от должности.

Однако это происшествие не обескуражило его друзей.

В Сивиллиных книгах они отыскали пророчество, что только царь сможет победить парфян.

Так что, если Цезарь намерен предпринять парфянскую войну, ему следует стать царем, или же он рискует сложить там голову, подобно Крассу.

Впрочем, от пожизненной диктатуры до царской власти всего лишь один шаг.

Что до Рима, то он едва ли заметит разницу.

Разве и так не принял он облик восточного царства?

Разве Цезарь не бог, как азиатские цари?

Разве не имеет он собственного жреца Антония?