Цезарь

— Хорошо, — сказал Брут, — я подумаю.

Кассий и Брут расстались, и каждый из них отправился к своим друзьям.

Вспомним Квинта Лигария, который принадлежал к лагерю Помпея и которого Цицерон защищал перед Цезарем.

Лигарий был оправдан диктатором.

Но, возможно, именно по причине милосердия Цезаря он стал его смертельнейшим врагом.

Помимо того, Лигарий был очень привязан к Бруту.

Тот пошел проведать друга и застал его в постели больным.

Расставшись с Кассием, Брут по-прежнему был весь разгорячен разговором с ним.

— Ах, Лигарий, — сказал он, — как же некстати ты заболел!

В ответ Лигарий приподнялся на локте и, пожимая гостю руку, сказал:

— Брут, если ты затеваешь какое-нибудь дело, достойное тебя, не беспокойся… я совершенно здоров.

Брут сел в изножье его кровати, и они стали вдвоем обсуждать состав рядовых участников заговора.

Было решено, что о нем ничего не скажут Цицерону, ибо Цицерон был стар и к своей природной несмелости добавил старческую осмотрительность.

Поскольку Цицерона пришлось оставить в стороне, Лигарий предложил Бруту взять в помощники философа-эпикурейца Статилия и того самого Фавония, которого называли обезьяной Катона.

Но Брут отрицательно покачал головой.

— Нет, — сказал он, — однажды в беседе с ними я рискнул туманно намекнуть им на заговор; но Фавоний ответил мне, что на его взгляд междоусобная война гибельнее самого беззаконного из единовластии, а Статилий заявил, что человек разумный и осторожный никогда не подвергнет себя опасности ради злодеев и безумцев. Лабеон был там и может засвидетельствовать тебе их слова.

— А что сказал Лабеон? — спросил Лигарий.

— Лабеон держался моего мнения и опровергал их обоих.

— Стало быть, Лабеон не откажется присоединиться к нам?

— Думаю, нет.

— Кто из нас повидается с ним?

— Я, — сказал Брут, — ведь я здоров… Кроме того, я повидаюсь с Брутом Альбином.

— Да, — откликнулся Лигарий, — это человек деятельный и отважный, и, возможно, он будет нам очень полезен в данных обстоятельствах, поскольку содержит гладиаторов и готовит их для игр; но он друг Цезаря…

— Точнее сказать, легат Цезаря.

Ровно в эту минуту в комнату вошел сам Брут Альбин.

Он пришел справиться о здоровье Лигария.

Ему сказали о заговоре.

Альбин задумался, храня молчание, а затем вышел, так и не сказав ни слова.

Друзья решили, что они допустили неосторожность.

Однако на другой день Альбин явился к Бруту.

— Скажи, это ты руководишь заговором, о котором говорил мне вчера у Лигария? — спросил он.

— Да, — ответил Брут.

— Тогда я с вами, и от всего сердца.

Заговор быстро разрастался.

Брут, видя, что самые прославленные римляне связывают свою жизнь с его фортуной — не будем забывать, что заговор Брута был чисто аристократическим, — и принимая во внимание размеры опасности, которой он подвергал себя и в которую вовлекал своих сообщников, на людях старался сохранять совершенное спокойствие, дабы ни в коем случае не выдать заговора ни своими словами, ни своей манерой держаться, ни своими действиями.

Но, когда он возвращался домой и оставался наедине с собой, все обстояло иначе.

Бессонница гнала его вон из постели, и, словно тень, он бродил по прихожей или по саду.

И тогда Порция, его жена, спавшая подле него, просыпалась и, обнаружив, что она одна, начинала тревожиться.

Часто она слышала его шаги в коридоре и не раз видела, как он углубляется в дальний конец сада.

Порция, как известно, была дочерью Катона.

В пятнадцать лет ее выдали замуж за Бибула, который, как мы видели, сыграл немалую роль в ходе волнений на Форуме, вызванных Цезарем, и умер, командуя флотом Помпея.

И тогда, оставшись вдовой с сыном на руках, но совсем еще молодая, Порция вышла замуж за Брута.

Этот сын, упомянутый нами, оставил после себя небольшую книгу под названием «Воспоминания о Бруте»; ныне эта книга утеряна, но во времена Плутарха она еще наличествовала.

Так вот, Порция, дочь Катона, обожавшая своего мужа Брута, была женщиной-философом: то, что Библия называет сильной женщиной; она не хотела ничего спрашивать у Брута о его тайне, не испытав перед тем свое собственное мужество.

Она взяла нож для срезания ногтей, нечто вроде перочинного ножа с прямым лезвием, и вонзила его себе в бедро.

Поскольку нож при этом задел вену, Порция не только потеряла много крови, но и испытывала сильнейшие боли, сопровождавшиеся жестокой лихорадкой.

Брут, боготворивший, со своей стороны, Порцию, и не знавший причины этого недомогания, пребывал в страшной тревоге.

Но она, улыбнувшись, велела всем оставить ее вдвоем с мужем и, когда они оказались одни, показала ему свою рану.

— Что это?! — воскликнул Брут, напуганный еще более, чем раньше.