Цезарь

Предательство с его стороны было тем более коварным, что это был человек, которого Цезарь любил более всех после Марка Брута, и потому в завещании он назначил его своим наследником второй очереди.

Цезарь был настолько растревожен страхами своей жены, которым придавали определенную обоснованность предсказания гадателей, что, как мы уже сказали, решил вообще не выходить в тот день из дома.

Альбин, заставший Цезаря в таком состоянии, начал насмехаться над гадателями и высмеивать Кальпурнию.

Затем он перешел на более серьезный тон и обратился к Цезарю.

— Цезарь, — сказал он ему, — вспомни одно обстоятельство: сенаторы собрались сегодня лишь потому, что ты созвал их; они намерены провозгласить тебя царем над всеми провинциями, расположенными вне пределов Италии, и наделить тебя правом носить этот титул, находясь в других землях и на других морях. И если сейчас кто-нибудь придет и скажет сидящим в своих креслах в ожидании тебя сенаторам, чтобы они расходились сегодня и собрались в другой раз — то есть когда Кальпурнии случится увидеть более благоприятные сны, — как ты думаешь, что скажут об этом твои завистники и кто станет слушать твоих друзей, когда они начнут доказывать, что это вовсе не полнейшее рабство с одной стороны и не совершеннейшая тирания с другой? Если же ты определенно настроен считать этот день несчастливым, пойди в сенат и объяви им сам, что ты переносишь заседание на другой день.

С этими словами он взял его за руку и потянул к двери.

Цезарь подал Кальпурнии прощальный знак и вышел.

Но как только он оказался на улице, к нему попытался подойти какой-то раб.

Цезарь, как всегда, был окружен толпой клиентов, домогавшихся его милостей.

Раба оттолкнули, и он не смог пробиться к Цезарю. Тогда он бросился к Кальпурнии.

— Во имя богов, оставь меня здесь до возвращения Цезаря, — сказал он ей, — мне поручено сообщить ему чрезвычайно важные известия.

Но это еще не все.

Некий ритор по имени Артемидор Книдский, преподававший в Риме греческую литературу и на этой почве часто встречавшийся с главными заговорщиками, узнал о готовящемся заговоре.

Сомневаясь, что у него будет возможность переговорить с Цезарем лично и рассказать ему о заговоре, он изложил главные его подробности письменно и изо всех сил старался вручить диктатору свиток с этими записями.

Но, при виде того, что Цезарь, получая прошения, тотчас передает их окружавшим его слугам, он крикнул, поднимая свиток повыше:

— Цезарь! Цезарь!

Затем, когда Цезарь подал ему знак подойти ближе, он сказал ему:

— Цезарь, прочти эту записку сам, не показывая другим, и немедленно: в ней говорится об очень важном деле, касающемся лично тебя.

Цезарь взял записку, кивнул ему и в самом деле принялся читать, однако ему не удалось дочитать ее до конца, настолько ему мешала толпа, обступившая его в надежде поговорить с ним; так он и вошел в сенат, все еще держа в руках одну лишь эту записку.

За несколько шагов до сената Цезарь сошел с носилок; но, едва он ступил на землю, на пути у него оказался Попилий Ленат, тот самый сенатор, который за полчаса перед тем пожелал Бруту и Кассию успеха.

Попилий Ленат завладел им.

Как это случалось всегда, когда какой-нибудь значительный человек выказывал желание что-либо сказать Цезарю, все расступились, и Цезарь и Ленат оказались в середине кольца, достаточно большого для того, чтобы те, кто образовывал его, не могли слышать слов, которыми обменивались сенатор и диктатор.

Тем не менее, поскольку было видно, что Ленат говорит с Цезарем очень оживленно, а тот слушает с глубоким вниманием, заговорщики начали испытывать тревогу, тем бо́льшую, что им была известна осведомленность Лената о заговоре, и, естественно, им пришла в голову мысль, что их коллега доносит на них; и потому, упав духом, они стали переглядываться между собой, взглядами побуждая друг друга не дожидаться, пока их схватят, а предупредить такое бесчестье и умертвить себя собственными руками; Кассий и некоторые иные уже потянулись к кинжалам, спрятанным у них под одеждой, однако Брут, протиснувшийся в первые ряды этого кольца, по жестам Лената понял, что тот скорее о чем-то горячо просит Цезаря, нежели кого-то обвиняет.

Тем не менее Брут не сказал ни слова заговорщикам, зная, что вокруг него было много сенаторов, не посвященных в тайну, но, улыбнувшись Кассию, ободрил его взглядом; а спустя мгновение Ленат, поцеловав руку Цезаря, отступил в сторону, и всем стало ясно, что разговор между ними шел исключительно о личных делах.

Затем Цезарь поднялся по ступеням портика и оказался в помещении, где в тот день проходило собрание.

Он направился прямо к приготовленному для него креслу.

В этот момент, следуя договоренности, Требоний увлек за собой Антония наружу, чтобы лишить Цезаря его помощи, если вдруг завяжется борьба, и там затеял с ним долгий разговор о делах, которые, как он знал, были тому интересны.