Цезарь

И странное дело, все это время Кассий, хотя и был приверженцем эпикурейской философии, то есть не верил в загробную жизнь, пристально смотрел на статую Помпея, словно призывая его содействовать успеху заговора.

Цезарь еще не успел сесть, когда к нему подошел Тиллий Кимвр.

Об этом было уговорено заранее.

Тиллий Кимвр должен был попросить Цезаря отозвать из ссылки своего брата-изгнанника.

Он начал свою речь.

Все заговорщики тотчас же обступили Цезаря, как если бы, с участием относясь к изгнаннику, они хотели присоединить свои мольбы к словам ходатая.

Цезарь ответил на эту просьбу отказом.

Это стало поводом еще плотнее стиснуть его со всех сторон, поскольку все простирали к нему руки.

Но он, отвергая их настояния, промолвил:

— Зачем вы надоедаете мне просьбами об этом человеке? Я решил, что он не вернется в Рим.

И он сел, пытаясь отстраниться от наседавшей на него толпы.

Стоило ему сесть, как Тиллий обеими руками схватил его тогу и рывком обнажил ему плечо.

— Это насилие! — воскликнул Цезарь.

То был сигнал к нападению.

Каска, стоявший позади Цезаря, выхватил кинжал и первым нанес удар.

Но, поскольку Цезарь, выведенный из терпения, подался вперед, чтобы подняться, кинжал скользнул по плечу и нанес лишь неглубокую рану.

Тем не менее Цезарь ощутил прикосновение клинка.

— Каска, негодяй, что ты делаешь?! — вскричал он.

И, схватив кинжал Каски одной рукой, другой он ударил его грифелем, которым пользовался для писания на восковых табличках.

В то самое время, когда Цезарь кричал эти несколько слов по-латыни, раненый Каска, со своей стороны, воскликнул по-гречески:

— Брат, на помощь!

И тут началась страшная сумятица: те, кто не состоял в заговоре, метнулись назад, трепеща всем телом, не смея ни защищать Цезаря, ни броситься бежать, ни даже произнести хотя бы слово.

Однако эта минута нерешительности пронеслась быстрее мысли, ибо все заговорщики тут же выхватили кинжалы и окружили Цезаря таким образом, что, в какую бы сторону он ни поворачивался, он видел и чувствовал лишь направленные на него клинки.

Но, не выпуская клинка Каски, он отбивался от всех этих вооруженных рук, каждая из которых старалась принять участие в его умерщвлении и, если можно так выразиться, вкусить его крови, как вдруг среди своих убийц он узнал Брута и почувствовал, как тот, кого он называл сыном, кинжалом нанес ему удар в пах.

И тогда он выпустил из рук клинок Каски и, не произнеся никакой другой жалобы, кроме слов: «Tu quoque, mi fili!» («И ты, сын мой!»), не пытаясь более защищаться, накинул себе на голову тогу и подставил тело под удары мечей и кинжалов.

Тем не менее он оставался стоять, и убийцы наносили удары с такой яростью, что поранили друг друга: в итоге у Брута оказалась рассечена рука, а все остальные были залиты кровью.

Наконец, то ли по случайности, то ли потому, что заговорщики нарочно оттеснили Цезаря в эту сторону, он упал у подножия статуи Помпея, забрызгав кровью ее пьедестал.

«Можно было подумать, — говорит Плутарх, — что сам Помпей явился для отмщения своему противнику, распростертому у его ног, покрытому ранами и еще содрогавшемуся».[171]

Ибо, как сообщают, он получил двадцать три раны!..

CV

Когда Цезарь, распростертый у подножия статуи Помпея, испустил дух, Брут вышел на середину зала заседаний сената, намереваясь объяснить и восхвалить совершенное им деяние.

Но сенаторы, охваченные страхом, бросились ко всем выходам и стали сеять среди народа смятение и ужас, крича «Цезаря убивают!» или «Цезаря убили!», в зависимости от того, выбежали они наружу, когда Цезарь еще стоял или когда он уже упал.

И тогда на улицах началась такая же сумятица, какая за мгновение перед тем царила в сенате: одни запирали свои двери, другие оставляли открытыми свои лавки и опустевшими свои меняльные столы, и все устремлялись к портику Помпея.

В то же время Антоний и Лепид, два ближайших друга Цезаря, сбежали, испугавшись за собственную жизнь.

Что же касается заговорщиков, то, собравшись вместе и продолжая держать в руках обнаженные окровавленные мечи и кинжалы, они вышли из сената и направились на Капитолий, причем не как беглецы, а как люди, исполненные радости и уверенности в себе, призывая народ к свободе и вовлекая в свое шествие людей знатного происхождения, попадавшихся им на пути.

И вначале некоторые из тех, кто всегда готов принять сторону победителей и восхвалять успех, присоединились к убийцам, чтобы создать представление, будто они содействовали заговору, и присвоить себе часть их славы.

В их числе были Гай Октавий и Лентул Спинтер.

Впоследствии оба они понесли наказание за свое кровавое бахвальство, как если бы были настоящими убийцами: Антоний и Октавиан предали их смерти, причем не как убийц Цезаря, а как людей, похвалявшихся тем, что они таковыми были.

Все это время труп оставался лежать в луже крови; все подходили взглянуть на него, но никто не осмеливался притронуться к нему.