Цезарь

Затем, наконец, поскольку все понимали, что тем, кто понесет приношения к костру, не хватит и целого дня, если соблюдать церемонию похоронного шествия, было объявлено, что каждый может явиться на Марсово поле, не следуя никакому порядку и по любой дороге.

Кроме того, с самого утра для народа устроили зрелище погребальных игр, и во время этих игр, которыми руководил Антоний, произносили стихи, способные возбуждать скорбь и негодование, и среди прочих монолог Аякса из пьесы Пакувия; монолог, где были такие слова:

Не для того ль я спас им жизнь, чтоб пасть от их руки?

Как видим, все было заранее приготовлено для того, чтобы похороны Цезаря превратились в апофеоз!

CVI

И вот среди этого разгорающегося волнения похоронное шествие тронулось в путь.

Мы, кому уже не раз доводилось видеть подобные грозовые дни, в которые решались судьбы народа и королевской власти, помним, каковы эти предуготованные и роковые часы, когда в воздухе витает нечто, предвещающее мятежи и революции.

В тот день Рим полностью утратил свой обычный облик.

Казалось, даже неодушевленные предметы приобрели какие-то особенные черты.

На храмах, стоявших на пути, по которому предстояло пройти погребальной процессии, вывесили знаки траура, статуи увенчали похоронными венками — и при всем том казалось, что это произошло само собой.

Люди проходили мрачные, с угрожающими лицами; есть личности, которые, похоже, находятся под стражей Ужаса и обретают свободу лишь в ту минуту, когда он в неистовстве проносится по улицам.

В назначенный час тело подняли на носилки.

Магистраты, как еще состоявшие на службе, так и уже оставившие свои должности, понесли катафалк на Форум.

Там погребальное шествие должно было сделать остановку, и на время этой остановки тело поместили на отдельно стоявший помост.

Но, говоря «тело», мы допускаем неточность: на самом деле, тело покойника спрятали в гроб, а сверху установили восковое изваяние, которое имело сходство с Цезарем и, должно быть, было вылеплено с натуры через короткое время после его смерти.

Это изваяние, имевшее мертвенно-бледный цвет трупа, предлагало людским взорам изображение двадцати трех ран, через которые покинула тело эта милосердная душа, защищавшаяся от Каски, но покорившаяся велениям Судьбы, когда они были указаны ей рукой Брута.

Возвышение, подготовленное заранее, было увенчано трофеем в память о различных победах Цезаря.

Антоний поднялся на этот помост, снова огласил завещание Цезаря, а затем, после завещания, содержавшего отказы в пользу нескольких его убийц, зачитал постановление сената, даровавшего ему все человеческие и божеские почести, и, наконец, клятву сенаторов в том, что они будут преданы ему до самой смерти.

И вот тогда, чувствуя, что народ достиг той степени возбуждения, какой ему хотелось добиться, он начал похвальное слово Цезарю.

Речь эту никто не сохранил.

Впрочем, мы ошибаемся: она есть у Шекспира.

Шекспир воссоздал ее, опираясь на Плутарха, или отыскал ее всю целиком в своем гении.

Эта речь, подготовленная с замечательным искусством, украшенная всеми цветами азиатского красноречия, произвела глубочайшее впечатление, которое выразилось в слезах и рыданиях, сменившихся затем горестными воплями и последовавшими за ними угрозами и проклятиями, когда Антоний, схватив тогу Цезаря, потряс над головами толпы этим одеянием, залитым кровью и изодранным кинжалами убийц.

И тогда поднялось страшное волнение; одни предлагали сжечь тело в храме Юпитера Капитолийского, другие — в той самой курии, где он был убит.

В разгар этой суматохи появились два подпоясанных мечами человека, которые то ли пришли по собственной воле, то ли были посланы с целью привести в исполнение заранее продуманный план и, держа каждый в левой руке по два копья, а в правой — пылающий факел, приблизились к помосту и подожгли его.

Пламя мгновенно взметнулось вверх.

И разгоралось оно тем быстрее, что каждый спешил подбросить туда сухого хвороста и народ, одержимый той страстью к разрушению, какая нередко охватывает его в роковые часы, принялся стаскивать, как это происходило в день похорон Клодия, скамейки писцов, судейские кресла, двери и ставни лавок и контор и бросать весь этот горючий материал в гигантский костер.

Но это еще не все: находившиеся там флейтисты и актеры стали швырять в костер триумфальные одежды, в которые они были облачены для погребальной церемонии; ветераны и легионеры — доспехи, которыми они украсили себя для похорон своего полководца, а многие женщины — свои украшения и даже золотые амулеты и платья своих детей.

Именно в это мгновение случилось одно из тех ужасных событий, какие, кажется, предназначены для того, чтобы переполнить чашу опьянения и гнева возбужденного до крайности народа.

Некий поэт по имени Гельвий Цинна, который не принимал никакого участия в заговоре и, напротив, был другом Цезаря, вышел, бледный и осунувшийся, на середину Форума.

Прошедшей ночью он видел сон.

Ему явился призрак Цезаря, бледный, с закрытыми глазами, с исколотым ударами мечей телом, по-дружески пришедший позвать его на ужин.