Цивилизация рассказчиков: как истории становятся Историей

Эти вопросы терзали умы мусульманских мыслителей и активистов в XVIII и XIX вв. Так случилось, что в тот же период по сугубо внутренним причинам исламский мир охватила жажда духовного обновления. Эти религиозно-реформаторские движения неизбежно наложились на антиимпериалистические настроения, потому что ислам никогда не разделял духовную и политическую сферы.

Слияние этих течений подтолкнуло мусульман к мучительным поискам собственной идентичности. Поскольку поиски неизбежно ассоциировались с сопротивлением западной гегемонии, некоторые радикалы формулировали мусульманскую идентичность не с точки зрения того, кем были «истинные мусульмане», а с точки зрения того, кем они не были

. Они не были людьми Запада – а значит, им следовало стремиться стать их противоположностью. Так из этого процесса вырисовались контуры мусульманской идентичности, построенной на инаковости «других».

Разумеется, нечто подобное уже случалось в истории мира. Европейская идентичность родилась во многом аналогичным образом из противостояния с мусульманско-иудейским Востоком во времена Крестовых походов: европейцы сформировали представление о том, кто они есть, отталкиваясь от того, кем они не были. Но это произошло в тот период, когда европейская цивилизация находилась на подъеме. Осознание себя через противопоставление «другим» было окрашено здесь чувством превосходства. Исламская цивилизация XVIII и XIX вв., напротив, осознавала свою слабость и отчаянно хотела остановить собственный упадок. В результате ее идентичность, сформированная инаковостью «других», содержала в себе горькие нотки обиды.

Но что могли отвергать мусульмане, глядя на Запад? Большинство исламских активистов (хотя и не все) признавали, что механизированные общества неизбежно превосходят немеханизированные. Отвергнуть науку, технологии и промышленность означало обречь себя на подчиненное положение. Мусульманский реформатор-глобалист Джамалуддин аль-Афгани и его идейные последователи призывали мусульманский мир не только принять современные технологии, но и заявить о своих правах на них и породившую их науку. Прежний ислам был религией ученых, утверждали они, – и единственной религией, которая не зависела от бросающих вызов законам природы магических деяний, внушающих людям веру в Бога. Пророк Мухаммед не претендовал на божественное происхождение и не доказывал, что он посланник Бога, воскрешая мертвых. Он приводил людей к вере, произнося убедительные речи, строя совершенное сообщество и одерживая победы в битвах над превосходящими силами врага. Более того, ранний ислам был эпохой блестящих научных достижений. Но после этого золотого века мусульмане сбились с пути, ограничив свое развитие отупляющей зубрежкой и отдав религию в руки коррумпированных клерикалов. Мусульманам нужно было вернуться к самым ранним источникам и переосмыслить свою веру с чистого листа таким образом, чтобы исламский нарратив восстановления органично вобрал в себя машинную культуру.

Но тогда возникал вопрос: если мусульмане не отвергают науку и технологии, что тогда они должны отвергать? Ответ был очевиден: социальные и сексуальные нравы, разница между которыми в западном и исламском мире бросалась в глаза. На Западе мусульмане видели растущую независимость женщин, исчезновение расширенной семьи, усиление независимости личности. Радикальным мусульманам XIX в., которые существовали в бурлящем вареве из яростного политического сопротивления и острой жажды духовного обновления, легко было отождествить исламскую аутентичность с укреплением семейных структур племенного масштаба и жестким ограничением женщин частной сферой. Эти люди пытались вернуться на правильный путь, заковав свои гендерные и брачные отношения в рамки строгого, буквального толкования священных писаний. Короче говоря, радикалы принялись из поколения в поколение твердить, что истинные мусульмане должны отвергать европейский институт семьи, европейское образование детей, европейское отношение к родственным связям и европейские нормы сексуальности и гендерных отношений.

Разделение мира на мужскую и женскую реальности, соответствовавшие общественной и частной сферам, проникло в мусульманский мир вместе с историческим нарративом, восходящим еще к доисламскому прошлому. Окончательно идея изоляции женщин сформировалась в ходе столкновения мусульман с византийским миром, где женщины из христианской элиты традиционно закрывали лицо тканью. В XIX в., когда Дар аль-ислам отчаянно старался выкристаллизовать собственную идентичность в условиях наступающей машинной и западной культуры, мусульмане одержимо сосредоточились на приватизации женщин. Исламские революционные движения подняли на щит не просто отделение женской сферы от мужской, но полное подчинение женщин мужчинам.