Цивилизация рассказчиков: как истории становятся Историей

И тут они плыли против течения. Всюду в мире люди, стремившиеся к прогрессивным изменениям, рассматривали наделение женщин правами как неотъемлемую часть своих усилий. Это касалось большевиков в России, тайпинов и позже маоистов в Китае; это было одним из центральных пунктов в повестке дня либералов и социалистов в промышленно развитых западных демократиях. Но в исламском мире революционерами были те, кто наиболее ревностно ратовал за ограничение жизни женщин и укрепление патриархальных семейных структур прошлого.

Но если мое предположение верно – и именно машина и ее влияние на человеческую жизнь лежат в основе этой революционной трансформации гендерных ролей, – то мир неизбежно будет меняться, какие бы нормы ни насаждались общественным мнением, чего бы ни требовали радикальные исламисты, что бы ни проповедовали христианские фундаменталисты и с каким бы гневом индийские националисты ни обрушивались на влюбленные парочки, которые осмеливаются держаться за руки в общественных местах, – короче говоря, мир будет меняться, несмотря ни на что. Любая попытка восстановить гендерные роли прошлого и ограничить развитие женщин обречена на провал хотя бы потому, что для этого требовалось бы отменить всю технологическую эволюцию на протяжении всей истории человечества, что по определению невозможно. Даже если мы разбомбим всю нашу цивилизацию или настолько изменим климат на планете, что это отбросит человечество к технологиям каменного века, выжившие вновь начнут изобретать, открывать, совершенствовать и двигаться вперед точно так же, как это некогда делали их предшественники. Мы – люди, и мы не можем иначе.

26.

Империи и национальные государства

(1800–1925 гг.)

В 1850 г. большинство людей на планете все еще жили в огромных многонациональных империях под управлением династий, власть в которых передавалась от монарха к его потомкам или близким родственникам. Эти государства структурно не так уж сильно отличались от месопотамских империй древних времен, но были еще более громоздкими и неповоротливыми.

Так, значительная часть Центральной Европы входила в Германскую империю, которой правила династия Гогенцоллернов: это была окрошка из герцогств и мелких королевств, населенных в основном немецкоязычными народами, с Пруссией в качестве мощного единого ядра. Бóльшая часть Восточной Европы с ее пестрым многоязычным населением входила в состав Австро-Венгерской империи под управлением династии Габсбургов.

Империя Габсбургов граничила с еще одной империей – Россией, чье огромное лоскутное одеяло распростерлось до самого Тихого океана. В свою очередь, Российская империя граничила на юге с разношерстным сборищем мелких династических государств, подконтрольных Османской империи, а на востоке – с маньчжуро-китайской империей Цин.

В Западной Европе ситуация была немного иной. Франция хотя и сменила форму правления на конституционную республику, по сути оставалась империей. В своем европейском ядре она выстроила светскую рациональную политическую систему, но ее растущие колониальные владения зачастую официально управлялись местной элитой, власть которой по-прежнему основывалась на наследовании и родстве. Похожая ситуация была и в Великобритании, чьи колонии охватили почти весь земной шар.

Но пока эти неуклюжие империи были заняты своими глобальными делами, внутри их вызревала новая форма социально-политического образования, порожденная, по крайней мере частично, все той же машиной. К тому времени в мире уже существовало несколько зародышей этой формы социального созвездия, известной нам сегодня как национальное государство. Англия и Франция начали трансформироваться из феодальных империй в национальные государства еще в XIV в., в период Столетней войны, которая заложила основу для формирования чувства национальной идентичности по обе стороны Ла-Манша. Английские солдаты, которые оказались на чужой земле и были вынуждены, стоя плечом к плечу, сражаться за свою жизнь с чужаками, говорившими на незнакомом языке, остро ощущали свою принадлежность к единому национальному целому, независимо от того, в какой части Британии они родились, какую религию исповедовали или к какому сословию принадлежали. Французы, которым приходилось защищаться от английских интервентов, чувствовали то же самое. С той и другой стороны конфликта диалекты сливались в единый язык, возникало чувство общей истории и общей судьбы, и цементировалось разделение «мы» и «они».

Далеко от Европы, в Средневосточном мире, Иран переживал в чем-то похожий процесс, основанный на его культуре и местоположении. Здесь этнически связная ираноязычная шиитская группа с давней общей историей оказалась зажатой между территориями под управлением тюрков-суннитов.