Цветы в тумане: вглядываясь в Азию

Самая известная деревня называется Сиди. Она находится в восьми километрах от уездного города Исянь. Туда я с товарищами и направился после того, как мы сошли с поезда на ближайшей железнодорожной станции. Деревня большая и богатая: более 600 зданий и почти 10 тыс. жителей. Она получила свое название от того, что в двух опоясывающих ее речушках воды текут с востока на запад, тогда как в Китае положено наоборот. В описаниях деревни я нигде не встретил прямого упоминания на этот счет, но, сдается мне, отцы-основатели Сиди увидели в столь необычном поведении водной стихии благоприятное знамение, ведь духовное совершенствование, по даосским понятиям, требует «плыть против течения», да и в китайском фольклоре карп, этот символ удачной карьеры, упорно плывет вверх по течению, чтобы, преодолев пороги Драконьих Ворот, превратиться в могучего дракона.

Деревня Сиди основана в XI в. переселившимися с Севера людьми одного клана Ху. Возможно, этим объясняется большая плотность ее застройки: дома в ней почти вплотную примыкают друг к другу, их разделяет только редкая сеть узких переулков. Все стороны жизни этих человеческих сот – природное окружение и хозяйственные работы, символика и быт, личное и публичное – сплетены в один тугой узел, цельный сгусток прочно сложенного, до последних деталей устоявшегося и отшлифованного быта.

В Китае, чтобы добраться до неба, не надо лезть вверх. Достаточно с детской наивностью и любопытством прильнуть к земле – к незыблемым устоям жизни многомиллионного народа и затаиться там, вдыхая аромат его незапамятной древности. Что может быть проще? С древности здесь кочевала легенда о блаженной жизни в забытой всеми (но лучше всего властями) «деревне Персикового источника», где люди живут спокойной, тихой жизнью и для счастья им хватает «слышать лай собак и крик петухов». Знакомая деревенская идиллия, воспетая молодым Есениным:

Задымился вечер, дремлет кот на брусе.

Кто-то помолился: «Господи Исусе»…

Господь помянут здесь не всуе. Благословенна эта оставленность, а по сути, подлинно божья пред-оставленность мира самому себе. Она и требует всегда другого, недостижимого, только детям и блаженным доступного ракурса, взгляда на мир из бесконечно далекой точки, как смотрят на мир китайские живописцы. Но истинная оставленность оставляет и себя. Какими-то неисповедимыми, но провиденциальными нитями она связана с гордостью и славой великой империи. Как в России вольные казаки с готовностью служили царю, так и в этом глухом углу Срединного царства люди охотно шли в ученые и чиновники. Сиди дала на удивление много обладателей ученых званий, чиновников и состоятельных купцов (с некоторых пор отделить эти фигуры друг от друга стало практически невозможно). В 1578 г. у входа в деревню по этому поводу поставили высокие ворота с затейливой резьбой и назидательными девизами, а потом еще больше десятка таких портиков, но все они за исключением главных не пережили революционных времен.

Процветание своей деревни люди рода Ху, как везде в Китае, объясняли благоприятным рельефом местности. Деревня лежит между двумя речками, т. е. окружена водой, а своими очертаниями напоминала переселенцам корабль. Выстроившиеся друг за другом парадные ворота казались им мачтами с парусами, холмы вокруг деревни – волнами бурного моря. Одна из старинных надписей в деревне намекает на эту доморощенную мифологию: «Чтобы жить в довольстве и благополучии, умей проходить через горы и находить путь в открытом море». Смысл ясен: трудности закаляют характер и дают жизненную силу (по-китайски ци), которая привлекает счастье. А жизнь – вечное плавание, где все решает бдительность и смекалка мореплавателя.

Да, за счастьем нужно отправляться в путь, но пользоваться им нужно в тиши своего дома. На строительство родового гнезда денег не жалели. Правда, монументальность китайского дома весьма своеобразна. Она обращена только к внутреннему миру семьи. Дом не имел фасада, с улицы видна только его глухая, лишенная окон стена. Здания непомерно высокие, явно построенные с таким расчетом, чтобы придать как можно больше величия его главному, так и называвшемуся «высоким» залу, где стоял семейный алтарь и проходили церемонии, удостоверявшие единство семьи. Простор этих залов демонстрирует, собственно, величие пустоты, которая принадлежит небу и, подобно роскошным воротам на входе в деревню, нефункциональна и имеет только символическое значение. Этот простор умаляет отдельных индивидов, заставляет их ощутить свою ничтожность перед ширью небес. «Высокий зал» представляет сверхличный масштаб родового бытия. Как не вспомнить, что в древности правителю полагалось «покойно сидеть» в глубине такого большого и пустынного зала, но лишь для того, чтобы заставить подданных «восчувствовать» причастность «великому телу» всех участников ритуального действа. Вездесущая, но на китайский лад осмысленная игра человеческого самопознания: умалиться, чтобы возвыситься.