Цветы в тумане: вглядываясь в Азию

Возможно, этот порыв к самотипизации через рассеяние, даром что он делает основой образа внутренний разрыв и сводит личность, как в китайской физиогномике, к набору типовых деталей, позволил китайской скульптуре преодолеть конфликт символических и реалистических качеств образа. Он дал китайской скульптуре тот внутренний драматизм, ту захваченность грядущим, которые укореняют небесное бытие в земном быте. Но он обещает жизнь только в виде типа, питаемого подвижничеством самооставления. В нескончаемости этого труда таится секрет вечной жизни.

Отсюда неизбывная ирония и даже комизм китайского образа святости. Лица китайских мудрецов озарены добродушной улыбкой, потому что они никогда не равны себе, изумлены собой и, более того, обретают свое величие в самоумалении. Герман Кайзерлинг очень метко заметил, что китайская мудрость пропитана мягким юмором. Может быть, поэтому китайцам и вообще азиатам, на взгляд европейцев, так не хватает чувства юмора. Да и как может развиться вкус к юмору в языке, не знающем сослагательного наклонения и вообще оппозиции реального и воображаемого? Но скульптуры Дацзу явственно дышат иронией, пронизывающей позднесредневековую китайскую культуру.

Не может не быть иронии там, где святость хранится в гуще повседневности, как пустота в пустоте. Эта святость – не мегамашина вселенского добра, а моторчик «импульса встречи», дающий спасение «здесь и сейчас», в мимолетных «всплесках любви» и, следовательно, в разрывах-вспышках, озаряющих отдельные моменты жизни. Такова «небесная работа» всеспасающих бодхисатв, неразличимо-мизерная, неуловимая для любого взгляда. И пусть земные солдаты любви иногда покоряются сну, небесная служба любви не прерывается ни на миг.

Уданшань

Солнечным майским утром я сошел с поезда на пустынный перрон маленький станции, и китайская старина, смешанная с торжественной вечностью зеленых гор вокруг, объяла меня, как потоп Ноя. Из-под ржавых табличек и стершихся лозунгов на кирпичных боках унылых строений выглядывали обрывки иероглифов ушедших революционных времен. Сгорбленный, морщинистый смотритель в непомерно большой фуражке проследил мой путь через обшарпанный «зал ожидания», мимо вонючего сортира на пыльную площадку перед вокзалом. Ни указателей, ни людей. Ничего страшного – я в Китае, где на всякий спрос есть предложение. Через секунду ко мне подбегает женщина, которая уже догадалась, куда мне надо, и предлагает машину с водителем. Иду с ней за угол и вижу перед собой вполне приличное черное авто: на таком мог бы ездить начальник отдела местного райкома. При ней приличного вида парень, и цену до нужного мне места он запрашивает, по моим понятиям, не слишком неприличную: полсотни юаней. Сажусь в машину и через двадцать минут уже на месте: передо мной большие бетонные ворота с надписью «Уданшань». Мне сюда.

Водитель советует остановиться до въезда на территорию заповедника. Говорит, что на самой горе будет намного дороже, и подводит к отелю с витиеватым названием «Гостиница для отдыха в выходные дни на Золотой улице». За номер после небольшой торговли плачу 270 юаней. Не много и не мало. Но, как оказалось, на самой горе, рядом с ее вершиной и разными достопримечательностями, можно найти неплохие гостиницы и подешевле. Не слишком доверяйте случайным проводникам, особенно в Китае.

Не спеша собираюсь на встречу с даосской громадой и выхожу из гостиницы. Солнце уже печет вовсю, и я впервые за все время путешествия покупаю шапчонку на голову и бутылку воды. Приходится иногда уступать вызовам природы.

Миновав длинный ряд сувенирных лавок с бесконечными «мечами Тайцзи горы Уданшань», попадаю в кассу. Местные власти не мелочатся: входной билет стоит 290 юаней, правда, он действителен в течение двух дней. Из этих денег, как я потом узнал, самим даосам, как вообще принято в Китае, ничего не достается. Неудивительно, что спустя несколько дней я наткнулся в газете на заметку о том, что настоятели буддийских монастырей какой-то провинции – кажется, Хубэй – потребовали отменить плату за посещение храмов.

На горе теперь развитая туристическая инфраструктура: посетители передвигаются на автобусах, курсирующих между основными достопримечательностями, на вершину ведет канатная дорога (цена билета 90 юаней), за вход на главный пик, где стоит так называемый Золотой дворец, надо заплатить еще 27 юаней. Служащие одеты в черную униформу, на голове носят красные береты. Автобусные станции обросли ресторанчиками, магазинами, гостиницами, сувенирными лавками. Торговцы, не жалея голосовых связок, зазывают прохожих: Китай на даосской горе – самый китаистый Китай.