Твоя капля крови

Здешний народ, к сожалению, не может оценить всего замысла господаря. Люди не понимают, что война с Чеговиной не только ответ на оскорбление, но и тот крайний и вынужденный жест, который обязан сделать правитель, чтоб накормить своих алчущих подданных… Подданные же вечно недовольны и настаивают на заключении мира с флорийцем. Удручает, что некоторые бойаре в Совете по своей наивности поддерживают эти мнения. Ранее я не высказывался за открытые действия, но последние события все более склоняют меня к мысли, что помощь нашей Державы здесь необходима.

А Голубчик оказался прав. Цесарю впору не в Чеговину вести войска, а в Кирали, к господарскому дворцу… Если там уже на улицах кричат о мире с Флорией…

Такой союз что по восточным, что по западным меркам ерунда: цену, что нужна господарю, Тристан не заплатит – другие не дадут. Да и Дражанцу, если поглядеть здраво, от того союза мало проку.

Но если громко о нем кричать – кто-то может услышать и купиться.

На здешнем посту Стефан привык ко многому. Но даже Кравец о таком не стал бы молчать.

Собственно, и не стал…

Потому Клетт теперь ищет любую возможность свалить вину на чужие плечи; и требует так яростно, чтоб ввели войска, – авось да господарь испугается интервенции.

Вот только одно дело – восстанавливать чуть пошатнувшийся порядок в стране брата и соседа, и совсем другое – нападать на союзника короля Флории.

Над площадью нависло иссиня-серое вечернее небо. Здешние поэты изошли на эпитеты, именуя его когда жемчужным, когда пепельным, когда стальным. Но сколько ни пиши стихов, промозглая серость вечно нависает над головами.

Будто сражаясь с ней, придворные разрядились в яркие платья, а в самом ярком – алом с золотом – был маленький мальчик, посаженный на возвышение посреди площади. Кресло стояло на постаменте, укутанном в вишневый бархат. Над светловолосой головой цесаревича полоскались флаги. Наследник сидел на возвышении посреди площади. Кресла для Лотаря и Донаты были поставлены чуть в стороне, сегодня день цесаревича. Гарды застыли за его спиной, и так же застыла в своем кресле Доната. Праздник начался после заката солнца, и цесарина убрала вуаль с белого напряженного лица. Она вглядывалась в площадь, будто чайка в воду – сейчас слетит и схватит жертву.

Обещанного свидания не состоялось. На одном из вечеров, когда Стефан склонился поцеловать ей руку, Доната одними губами шепнула: «Не сейчас».

Перед самым праздником случилась громкая ссора. В первый раз со своего замужества цесарина посмела открыто противоречить супругу. После случившегося она не желала выпускать сына даже из детской.

Но Лотарь знал, что делал; именно для того, чтоб в сына не кидали бомб, он и вытаскивал его всем на обозрение.

Днем было солнце, чернь танцевала на улицах, радовались оборванные дети, набивая живот леденцами и пряниками в честь светлого праздника. В день рождения наследника цесарь не жалел ничего и никому и хотел, чтоб все это видели.

Стали возносить почести и произносить речи. Лоти терпел, постукивал башмачком по креслу. Наследника в Остланде любили, одновременно почтительной и покровительственной любовью слуги к барчуку. Потому любили, что цесарь не боялся показывать сына народу, позволял людям видеть его радость, разрешал простым детям играть с наследником в саду. Лоти ждал этих игр уж точно не меньше, чем сами счастливцы.

Стефан вспомнил, как тайком ходил выуживать Марека из кучи крестьянских ребятишек, пока не увидел пан Райнис и не доложил отцу. Увещевания не помогали: измазанный Марек с налипшими вокруг рта крошками простого хлеба смотрел на него счастливыми глазами то со дна оврага, то с берега озера, где его друзья расставляли сети. Не было в округе ни одной избы, где бы его не усыновили.

Брат вечно с кем-нибудь носится. То с деревенщиной, то с флорийцами…

Люди подходили, кланялись и укладывали подарки на укрытый расшитой скатертью стол. В руки цесаревича эти подарки попадут нескоро, сперва их проверят маги, а потом учителя убедятся, что игрушки не смутят юную душу. Но Лоти уже глядел на заставленный подарками стол с нетерпением. Неизвестно, что ему нравилось больше – дорогие подношения от придворных или деревянные петушки и шкатулки из ракушек, что цесаревич получал «от народа».