Твоя капля крови

Ох как рванул дражанец, с места – и в галоп. Бледная, политая лунным светом дорога бросилась под копыта, дыхание перебило ветром. Платаны по бокам дороги сливались в неразличимую сплошную тень. Стефан глянул за спину – Корда несся следом, лишь немного отстав. Детский испуг – упасть, сломать шею – мешался с восторгом, тряска забылась, стоило оторвать взгляд от гривы, поднять голову. Он во весь опор скакал по ночи – по черному, тихому, замершему пространству. Стефан расправил плечи, распрямился, приноровившись – так быстро – к ходу вороного. Ощутил себя саравом из тех, что скачут на лошади без седла, набирая ветра в рубахи. Дражанец разрезал полотно ночи мягко и неумолимо, как лезвие разрезает шелк. Захотелось, как в детстве, раскинуть руки – лететь. И только когда тряска вовсе исчезла, когда ход стал невозможно ровным – Стефан глянул вниз и увидел, что копыта не отбивают уже чечетку по старой дороге, а несутся по воздуху. Выдохнул резко, выпустил поводья, от неожиданности едва не сорвавшись, – а дорога плавно и неумолимо уходила вниз; вот уже и отливающие оловом кроны деревьев оказались под ногами, а он все не мог поверить. Вспомнил о друге, оглянулся и, только увидев чужого коня, не касающегося земли, понял – правда.

– Держись! – крикнул он, но ветер смял крик, затолкал обратно в горло. Нога скользнула, и сердце рухнуло вниз – на ставшие игрушечными поля. Стефан выругался, крепче прежнего вцепился в гриву, пригнулся к самой конской спине. В ушах свистел ветер. Матерь добрая, а Корда как в воду смотрел: здесь, на высоте, холодно! Влажный, обжигающе свежий воздух врывался в легкие. Облака парили навстречу – отсюда необычно рваные, с посеребренной подкладкой. Шпиль деревенской церкви выплыл прямо под копыта. А конь шел так же легко, будто по дороге. Чуть отдышавшись, Стефан посмотрел вниз – и не мог уже оторвать взгляда от ровных квадратов пашен, темных скопищ уснувших деревень, блестящей ленты реки. Стало весело, нестрашно; он расцепил руки, перехватил поводья и засмеялся.

– Но-о!

Крик затерялся под звездами.

Он встал в стременах и позволил ветру бить себя в грудь. Эх, Марека бы сюда! Вот кто будет всю жизнь жалеть, что пропустил такую скачку. А потом и брата выбил ветер из головы, и остался только простор – под головой, под ногами, вокруг – такой простор, что пьешь полной грудью и никогда не напьешься. Он будто опьянел, как давно уж не пьянел от вина; смеялся во весь голос, забыв и о Войцеховском, и о Корде, и о том, куда направляется. Здесь, в гуще облаков, растворились и имя, и титул, осталось лишь нарастающее чувство свободы, которого он, кажется, с рождения не знал. Вырастала перед ним, приближалась огромная, светлая, спокойно дышащая луна. И на одну лихую минуту представилось: дать коню шпор – и самому пропасть, поминай как звали – он и сам уже не помнит…

Что-то закричало пронзительно, неприятно у самого уха; черное крыло задело щеку, когти вцепились в плечо. Стефан снова глянул вниз – там светляками в траве горели огни пограничных башен.

Драгокраина.

Стефана будто водой окатили. Значит, и эту подлунную свободу он себе выдумал. Конь скакал, видно, привычной своей дорогой, и Войцеховский не выпускал его из виду. Тут он только вспомнил о друге, оглянулся во внезапном страхе: Корда по-прежнему держался позади. Вот и приграничные городки уплыли назад, и дальше под копытами были только горы, подернутые лесом, как призрачной дымкой. И скоро, пролетев над заброшенным замком с обломанными башнями, вороной стал спускаться, и скоро уже копыта загремели по остаткам древней каменной дороги.

Они приземлились там, где лес расходился в стороны, сменяясь редким колючим подлеском, а дальше – полями. Было глухо, сами деревья, казалось, были скованы беспробудным сном. Замок возвышался теперь позади, нависая над лесом, и отсюда было видно, как в окна беспрепятственно льется луна.

– Нет, племянник, – засмеялся Войцеховский, возникнув рядом, – туда мы не поедем. Каких бы сказок вы ни наслушались, вряд ли вы верите всерьез, что люди нашей крови спят в гробах в заброшенных замках…

Стефан пожал плечами. После этой скачки он готов был поверить во что угодно. Он подъехал к Корде. Друг был бледен, губы тряслись, руки стискивали поводья.

– Я б-бы в‐выпил.

– Боюсь, здешнее питье тебе не понравится. – Стефан ободряюще сжал его плечо. – Вернемся, дам тебе «капель князя Филиппа», я знаю, отец приберег бутылку…

– Поезжайте прямо, дорога выведет вас в поле, а дальше – скачите к шахте.

– К какой? – Но мышь уже снова сидела у него на плече, вонзив когти еще больнее – должно быть, до крови.

– С‐странный у т-тебя дядя, – пробормотал Корда.

По крайней мере, он совладал со своим вороным. Стефанов дражанец пряднул ушами и сам потрусил вперед.

– А откуда ты знаешь, друг мой, что это не ловушка? Что нас сейчас не выловят среди леса и не объявят белогорскими лазутчиками?

– Скорей уж чезарскими. При тебе же чезарские бумаги?